Капкан для медвежатника

Вследствие этого чужие сюда не совались, а что до облав, так знали воры, когда таковая напасть приключится и где. И попадалась в полицейские сети всякая шваль и мелкота, а фартовые да деловые в такие хованки прятались – днем с огнем не сыщешь! Да и не было на Хитровке никакого огня: лишь кабаки светились на улицу красными огнями да керосиновые фонарики площадных торговок разной съестной требухой да кипящей бульонкой, возле которых постоянно толпились оборванцы, нещадно ругаясь из-за копейки. А далее – непроглядная темь, но не пустая и мирная, а со звуками и зловещим шуршанием. Словно в ней дышит кто-то да перешептывается. И ежели сунется в эту тьму чужой да несмышленый, так счастье, коли живой выйдешь, пусть и битый...

А ведь находилось это гнилостное место в самом центре столицы, близ Красной площади и Яузы-реки, в окружении торговой Солянки и Покровского бульвара с прилегающими к нему улочками да переулками, сплошь застроенными миллионными особняками знатнейшего русского купечества. Таковое соседство, конечно, отравляло им жизнь, но владельцы ночлежек имели своих людей и в Думе, и в канцелярии московского генерал-губернатора. Так что все потуги Морозовых, Расторгуевых да Хлебниковых со всеми их капиталами практически сводились на нет, ибо не имеется в России сильнее рычага, нежели своя рука в законотворческой или исполнительной власти.

* * *

Как только сапожок Кити ступил на мостовую площади, пред ней невесть откуда вырос чумазый человечек в драном чиновничьем мундире и опорках. На его вихрастой голове, несколько лет не знавшей ножниц, чудом держалась фуражка с надорванным козырьком и пятном от кокарды. От бывшего чиновника пахло перегорелой водкой и прошлогодним чесноком.

–  Могу ли я вам чем-то помочь, мадам? – с претензией на галантное обхождение спросил оборванец.

–  Можете, если сведете меня с кем-нибудь из деловых, – ответила Вронская, стараясь держаться от бывшего чиновника на расстоянии. – Знаете таковых?

–  Третий годок обитаю в сих палестинах, так что знаю всех, кто в них вес должный имеет, – быстро заговорил оборванец. – Не извольте беспокоиться, сударыня. Только каков мой интерес, сударыня?

–  Четвертной за хлопоты устроит?

–  Вполне, сударыня!

Бывший чиновник кивнул, приглашая следовать за ним, и пошел в двух шагах от Вронской немного впереди. Время от времени на их пути возникали из тьмы страшные типы с харями и мордами вместо лиц, но, увидев «своего», снова уходили в туман. Иногда при виде шедшей с оборванцем Кити в их глазах сквозило нечто похожее на удивление. Похожее – потому что удивляться они чему-либо давно перестали.

Хлопали пружинные двери отворяемых лавок и трактиров. Из одного, прямо под ноги Вронской и ее провожатому, вылетел, весь в лохмотьях, оборванец и со всего размаху плюхнулся на мостовую. Полежав какое-то время, он повернулся на спину и пьяно затянул:

Здравствуй, милая, харошая моя-а,чернобровая-а, поря-адышная-а...

Иногда они проходили мимо групп хитрованцев, одетых еще хуже, нежели Чинуша (так окрестила про себя своего проводника Вронская). Вся эта голытьба группировалась возле торговок с чугунками и корчагами, торгующих бульонкой, зовущейся у хитрованцев «собачьей радостью»: тушеной картошкой с прогорклым салом, коровьей требухой, сомнительного вида жареной колбасой и прочими по большей части протухлыми и испорченными «деликатесами». Возле одной из корчажек Чинуша остановился и судорожно сглотнул:

–  Сударыня, не изволите ли пожаловать пятачок? С утра во рту маковой росинки...

Кити вынула из ридикюля портмоне и подала Чинуше гривенник.

–  Je vous remercie[1], – ответил Чинуша, выказав некоторое знание французского языка на уровне классической гимназии.

Вронская в ответ просто кивнула.

Кити здесь очень не нравилось. Впрочем, не то слово: Кити было противно. И страшно. Виду она, конечно, не подавала, но ноги казались ватными и отказывались идти, а кроме того, постоянно холодело в животе.

«Черт побери, в самом центре древней столицы, посередь блестящей роскоши миллионных дворцов, и чтобы такое...»

Нет, она, конечно, слышала, что есть в Москве такое место – Хитровка, где живут отбросы общества и всякого рода преступники, но сами «отбросы» она представляла в виде крестьянского вида мужиков, страдающих с похмелья и в виде наказания плетущих лапти. Преступники же виделись ей эдакими отчаянными молодцами в красных шелковых рубахах, сапогах гармошкой и с лихо закрученными усами. В руках у них были окровавленные сабли и дымящиеся после выстрелов пистолеты с длинными дуэльными дулами. В перерывах между губительством душ они пировали с цыганами, с песнями и плясками, и совращали несовершеннолетних маменькиных дочек. На поверку же все оказалось много прозаичней и гаже во сто крат. Но... решение принято. Ничего не поделаешь.

Тем временем Чинуша купил у торговки свернутый рулетом рубец и принялся на ходу жевать, благодарно посматривая на Кити.