Кардинал Ришелье и становление Франции

До относительно недавнего времени историков французской литературы не очень интересовал период между смертью Монтеня в 1592 г. и началом творчества Пьера Корнеля в 1630-х гг. Но в основе многих представлений Ришелье лежали принципы, провозглашенные в нравоучительных трактатах д’Юрфе, который продолжил проповедовать их и в своем весьма популярном романе «Астрея», или в книгах с отголосками идей стоицизма в названиях, принадлежащих перу хранителя печатей дю Вэра, место которого в Королевском совете Ришелье занял в 1616 г.[189]

Богословы, как правило, не ставили особого акцента на поистине удивительной природе радикального оптимизма Франциска Сальского. Историки литературы не смогли отдать должного героическим ценностям, проповедовавшимся со сцены Корнелем и призванным улучшить человеческие возможности, или впечатляющему оптимизму в отношении природы человека, исследуемой в романах авторов вроде д’Юрфе, Гомбервиля и Ла Кальпренеда. Немногие из учеников Декарта распознали мощный оптимистический посыл за его длившейся всю жизнь попыткой объединить все неэмпирические формы человеческого знания в дедуктивную систему, основанную на абсолютной метафизической очевидности, которая укрепила бы веру в бессмертие души. В 1637 г. Декарт считал возможным утверждать, что как этика, так и медицина являются точными науками, чьи логически доказываемые выводы могут привести к величайшим добродетели и счастью, на какие только способны человеческие создания.[190]

Философом, ближе всех подошедшим к тому, чтобы суммировать те духовные ценности, которые исповедовал Ришелье, и чье определение нравственного идеала, несомненно, восходит к дю Вэру, был Декарт, родившийся в 1596 г. и бывший современником и почти ровесником Ришелье.[191]

Прежде чем всецело посвятить себя созданию своей философской системы, что произошло, по-видимому, под влиянием Берюля, Декарт вел жизнь, обычную для патрицианской молодежи. Как и Паскаль, он играл в азартные игры и, кажется, даже дрался на дуэли из-за женщины.[192] Ришелье, с его подчинением всех личных интересов интересам государства, был конечным продуктом культуры

gloire (славы), в основе которой лежала этика, выработанная дю Бэром, а затем Декартом. Ришелье открыто принимал идеал невоенной доблести со всеми его поисками духовного величия, а те проявления gloire,

которые были выведены в произведениях писателей и драматургов, отождествлял со стремлением к добродетели.[193] То, что политика Ришелье сделала с Францией за пять лет, прошедшие после 1635 г., разрушило на некоторое время оптимизм, питавший культуру, продуктом которой был он сам.

Всегда одной из главных, если не самой главной задачей историко-литературного исследования было определение системы ценностей общества, создавшего эту литературу, и выяснение того, исходя из каких соображений определяется желанность или нежеланность возможных альтернатив. В широком смысле то же самое можно сказать и о других культурно обусловленных жанрах, и более всего о театре, до эпохи всеобщей грамотности выполнявшем ту функцию, которую впоследствии взяла на себя художественная литература. По крайней мере в Западной Европе сходная переоценка культурных ценностей проявляется в истории духовности, для практических целей воспринявшей формы, принятые христианским католическим благочестием в период Католического возрождения. Стоит отметить, что католическая религиозность, особенно в Испании, но также и во Франции, приспосабливалась к барокко с гораздо большей легкостью, чем вера гугенотов. Без сомнения, так происходило потому, что с эпохи Ренессанса католицизм с большей готовностью разделял оптимистический взгляд на потенциал, скрытый в природе человека.

Католическое возрождение имело более широкую базу, чем происпанская партия, которая в 1590-е гг. стала преемницей дискредитированной Лиги. Была ли их духовность созерцательной, как у кармелитов, или их целью была помощь страждущим, как у визинтандинок и у общества св. Винсента де Поля, или, как иезуиты, они вели миссионерскую и образовательную деятельность, — многие из новых религиозных конгрегаций во Франции не были замешаны в политические споры, в том числе и о политической поддержке единоверцев за границей. Иезуиты уже имели обширные международные связи. Берюль, сам бывший их учеником, решил не создавать новый орден, а реформировать французское епархиальное духовенство, считая, что священнический сан, входящий в иерархическую систему, наделяет его владельца более высоким духовным статусом, чем клятвы, даваемые членами религиозных орденов.[194]