КАРЕ

тихо. Глаза Градского застыли на одном месте. Гробовую тишину зала нарушил раздавшийся из-за спины Германа голос крупье:

– Двадцать шесть черное!.. – Крупье, не раздумывая, выставил на цифру двадцать шесть маркер.

Мистика. Наваждение. Глюки… Стоило Герману пере- ставить свои фишки с черного на красное, так сразу же и выпало то самое черное, на которое он поначалу так надеялся и рассчитывал. Германа Градского переехал бульдозер! Он поплыл сознанием. Перед его лицом появи- лись мурашки, и у него потемнело в глазах. До его ушей стали доноситься с самого детства и до боли ему знако- мые жуткие звуки похоронного марша. Герман пригнулся, прикрыл уши руками, зажмурил глаза и, так и не пово- рачиваясь лицом к рулетке, сделал несколько шагов в сторону от нее… Сделал несколько шагов и чуть было не потерял сознание и не упал. Герман выставил вперед себя руки, открыл глаза… И сразу же увидел лежащего в дере- вянном гробу папу, которого он похоронил три года тому назад, и маму, которая пока была жива, но одной ногой все же стояла в гробу, но в другом, не в том, в котором лежал его отец, но в том, который стоял рядом и был заранее сколочен из досок для ее будущих похорон все еще и ныне здравствующим его старшим братом Робертом. Перед глазами Германа появился еще один, третий по счету и высеченный из гранитного камня заледенелый гроб. А вслед ему и еще четыре маленьких, один другого меньше, заколоченных и обтянутых нежной человеческой кожей гробика. Пока Герман с самым плохим предчувствием, со страхом и ужасом разглядывал четыре гробика, из треть- его гроба показалась иссушенная мумия. Мумия встала во весь рост, подбоченилась правой рукой, выставила вперед левую и начала вещать картавым голосом на все казино, тыкая пальцем в сторону Германа.

– Это ты детей погубил! Ты погубил, ты их убил! Это ты, иуда, свою душу дьяволу за тридцать тысяч продал. Ты продал, ты убил, ты погубил, ты убил…

Герман смотрел на стоящую во весь рост мумию, а в это время до его ушей доносилось со всех сторон:

– Ты убил. Ты продал, ты убил. Ты убил, ты продал…

– Все крупье и все собравшиеся в казино игроки смотре-

ли стеклянными своими глазами в сторону Германа и под

звуки похоронного марша дружно скандировали, прихло-

пывая себе в ладоши, эти страшные для него слова. При

этом остекленевшие зеленые глаза, которыми они смо-

трели в сторону Германа, вовсе были без зрачков.

Герман упал пред всеми на колени, воздел руки, рас-

топырил пальцы и с испугом силился открыть рот и про-

кричать: «Уймись картавый, уймись! Я не убивал своих

детей! Я не продавал свою душу дьяволу…» Герман надры-

вался от бессилия, тряся перед посиневшим лицом рука-

ми, но так и не мог произнести вслух ни единого слова в

свое оправдание. У Германа Градского в эту самую страш-

ную для него минуту была отнята воля к каким-либо

словам. А оттого-то он и чувствовал себя нагим и ничтож-

ным, трусливым и беспомощным…

Мелодия похоронного марша смолкла, и все разом

смолкли. Из-за спины Германа, в полной тишине, трижды

прозвучал заупокойный голос управляющего.

– Гроб для Германа! Гроб для Германа! Гроб для Гер-

мана… – Сказав это, управляющий трижды хлопнул в

ладоши.

После третьего по счету хлопка послышались шаги.

Перепуганный до смерти Герман обернулся… и увидел,

как четверо широкоплечих крупье уже несут на сво-

их плечах в его сторону: узкий, длинный, прозрачный и

наполовину наполненный водой гроб. Повеяло прохла-

дой. Градский спинным мозгом ощутил на себе смертель-

ный холодок, почувствовал себя утопленником и онемел.

– Не верь им, сынок! Не верь картавому! Не верь

душегубу!.. – прокричала Герману, выставив руку вперед,

его мама. – Беги скорей отсюда, сынок, спасай свою душу,

гробы пустые, в них нет твоих детей!..

Герман посмотрел на все еще живую свою маму, из

правого глаза которой текла кровавая слеза, посмотрел

на мумию, голову которой покрывала кепка, вскочил с

колен и вне себя от страха бросился со всех ног к выходу…

Герман миновал охрану и оказался на улице, в этот же

миг видения покинули его разум. Герман шел по троту- ару в сторону подземного перехода, и в его жилах стыла кровь. Он покачивался из стороны в сторону, как скелет, и ощущал себя приговоренным к эшафоту ходячим мерт- вецом, у которого палач, перед тем как отрубить голову, не только отобрал все ценные вещи, но и высосал всю без остатка кровь. Гера находился в состоянии транса, он спу- скался вниз по ступенькам подземного перехода – точно на эшафот всходил – и только что и делал, что сокрушал- ся в сердцах: «Боже, что я наделал? Почти тридцать тысяч баксов просадил! Боже! Почти тридцать тысяч баксов просадил! О Боже, тридцатку засадил, тридцатку про…» Перейдя на другую сторону Арбата, Градский подошел вплотную к проезжей части дороги и вытянул поперек нее руку.