Она стала задавать вопросы по поводу того, что случилось на Амагере. Уточняла время, события и их последствия. Спрашивала о том, что не имело значения, и Карл наддал жару для пущего эффекта. Чуть больше крови, чем на самом деле. Чуть громче выстрелы, чуть глубже вздохи. Она напряженно вглядывалась в него и брала на заметку важные моменты. Когда он дошел до рассказа о том, какое впечатление произвело на него зрелище одного убитого и другого раненого товарища и как скверно он с тех пор все еще спит, она отодвинула свой стул от стола, положила перед Карлом свою визитную карточку и начала собираться.
— Что происходит? — спросил он, наблюдая, как ее блокнот исчезает в сумочке.
— Думаю, вы сами себе должны задать этот вопрос. Когда будете готовы рассказать мне правду, тогда, пожалуйста, приходите.
Он хмуро посмотрел на нее:
— Что это значит? Все так и было, как я сейчас рассказал.
Она прижала сумку к животу, выпуклому под облегающей юбкой:
— Во–первых, я вижу, что вы превосходно спите. Во–вторых, весь рассказ сильно приукрашен. Но может быть, вы не подумали, что я заранее прочту отчет?
Он начал было возражать, но она остановила его, приподняв руку:
— В–третьих, я все по глазам вижу, когда вы упоминаете Харди Хеннигсена и Анкера Хойера. Не знаю почему, но когда вы говорите о своих коллегах, которым не повезло выйти из той переделки живыми и невредимыми, вы при одном воспоминании готовы совершенно расклеиться. Когда захотите рассказать мне правду, я с удовольствием снова встречусь с вами. А до тех пор ничем не могу помочь.
Карл издал какой–то слабый звук, пытаясь возразить, но протест замер у него на губах. Вместо этого он кинул на Мону тот выразительный взгляд, в котором женщина угадывает желание, не зная о нем наверняка.
— Одну секунду! — заставил он себя выговорить, прежде чем она успела захлопнуть за собой дверь. — Наверное, вы правы, хотя я сам этого не понимал.
Лихорадочно соображая, что бы такое сказать, он увидел, что она уже повернулась, намереваясь уйти.
— Не могли бы мы поговорить об этом за обедом? — вырвалось у него.
И тут он увидел, что, можно сказать, попал пальцем в небо. Вопрос был так глуп, что она не удостоила его даже язвительным ответом, а лишь бросила на Карла взгляд, в котором читалась искренняя озабоченность.
Билле Антворскоу недавно исполнилось пятьдесят. Он был завсегдатаем телевизионной программы второго канала «С добрым утром, Дания» и всех без исключения ток–шоу. Он принадлежал к числу так называемых авторитетных личностей, и в этом качестве за ним предполагалась способность судить обо всем на свете. Но так уж у нас повелось: кого датчане однажды признали, к тому относятся так серьезно, что дальше некуда. А этот человек вдобавок еще и хорошо смотрелся на экране: раскованные манеры, высокий рост, крутой волевой подбородок и энергетика, в которой дерзость уличного мальчишки сочеталась со сдержанным обаянием буржуазного воспитания. За рекордно короткий срок он сумел сколотить такое состояние, которое в скором времени обещало войти в число крупнейших в стране, а в придачу еще и запустил в интересах общества ряд отмеченных высокой степенью риска проектов в области медицины. Все это приводило завороженного датского зрителя в неописуемый восторг, вызывая безграничное преклонение.
Что касается Карла, то он был к национальному герою равнодушен.
Войдя в приемную, он сразу понял, что время будет ему отмерено скупо и что Билле Антворскоу очень занятой господин. На стульях вдоль стены сидело четверо делового вида мужчин, каждый из которых всем обликом выражал, что до остальных ему нет никакого дела. У каждого на полу стоял зажатый коленями портфель, на коленях же лежал раскрытый ноутбук. У всех было дел выше головы, и все заранее трепетали перед тем, что их ожидает за дверью кабинета.
Секретарша встретила Карла официальной дежурной улыбкой: он вторгся в ее график без предупреждения и ей оставалось только надеяться, что больше это не повторится.
Сам шеф приветствовал гостя своей характерной угловатой улыбкой и вежливо осведомился, бывал ли он прежде в этом районе Копенгагена, где располагаются новые конторские здания. Затем широко развел руки в сторону большого, во всю стену, окна, за которым взору представала гигантская мозаичная картина, запечатлевшая все разнообразие мира: корабли, порт, краны и небо; все эти красоты соперничали друг с другом, стараясь завоевать внимание наблюдателя.
Действительно, по части видов подвальный кабинет Карла никак не мог с этим соперничать.
— Вы хотели поговорить со мной о встрече в Кристиансборге двадцатого февраля две тысячи второго года. Она у меня тут, — сказал Билле, нажимая на клавиши компьютера. — Да ведь это же был настоящий палиндром! Надо же, как занятно!
— Какой палиндром?
— Двадцатое второго две тысячи второго. Дата! Одинаково читается с начала и с конца. Я пришел к моей бывшей жене в двадцать ноль два, вот оно здесь записано. Мы отметили это бокалом шампанского. «Once in a lifetime»![21] — воскликнул он с улыбкой.
На этом развлекательная часть была закончена.