Карли сын Чакана (биографическая повесть)

— Вот та, белолобая, — объяснял он Янык-баю, — разродится еще до начала окота. А коричневая все время отстает от отары, похоже, принесет тройню. Серая со вчерашнего дня хромает, а ноги целые. Ей, верно, дурной сон привиделся, вот и спотыкается с перепугу.

Бай улыбался:

— Алты, сынок, разве овцы могут видеть сны?

— А как же! — горячо уверял Алты. — Они даже что-то бормочут во сне!

Бая забавлял этот разговор, он продолжал допытываться со снисходительной усмешкой:

— И ты знаешь, что им снится?

— А как же! — Алты и сам увлекался своей выдумкой. — Еще как знаю! И знаю, как им помочь, если сон дурной. Хотите, я вылечу эту серую?

— Ну-ну…

— Дайте ей немного соленой каурмы[5] — сразу поправится!

— Овце — каурму?

— Бай-ага!.. — У Алты самого подводило живот. — Ведь каурма обладает целительной силой!..

Поняв, на что намекает подпасок, бай от души смеялся:

— Алты, я вижу, серая овца неспроста захромала просится под нож. Ты ее прирежь, мясо заверни в шкуру, я заберу с собой. А потроха пусть вам останутся.

Алты только того и добивался…

Как-то ранней весной Алты пас отару неподалеку от аула. Он испек на горячих углях лепешку и сдувал с нее золу. В это время кто-то окликнул его. Алты обернулся на голос — перед ним стоял брат, Джотду́к. Лепешка выпала из рук Алты в костер. С минуту он от растерянности не мог пошевельнуться, а потом вскочил на ноги, бросился к Джотдуку, прижался к нему всем телом, заплакал, но постарался скрыть слезы от брата.

— Мама… — выдохнул Алты. Он хотел спросить, здорова ли мама, но голос его предательски задрожал, больше он не в силах был вымолвить ни слова.

Немного успокоившись, Алты угостил брата чаем и принялся жадно расспрашивать, как живут мать, братья, приятели… Джотдук рассказал, что они искали Алты. Бегхан десять дней гонял по пустыне и вернулся ни с чем. Мать глаз не спускает с дороги, все плачет и причитает: «Алты, маленький мой, куда же ты исчез? Скоро уж год, как пропал, где ты, что с тобой, жив ли, здоров ли? Если жив, почему не даешь знать о себе, не проведаешь свою старую мать?»

— Вот так и льет слезы, днем и ночью, — вздохнул Джотдук. — Тает, как воск. Мы уж изболелись, глядя на нее. Ну я не выдержал, решил попытать счастья, двенадцать дней как мотаюсь по пустыне, все из-за тебя, непутевого! А, да вовсе и не из-за тебя — из-за матери. Когда только ты перестанешь мучить ее?

— Я сам, думаешь, не мучаюсь?..

— А кто тебя заставляет? Бросай отару, и айда домой!

— Я ведь нанялся на полгода…

— Что с того? Растолкуем баю, что к чему, он тебя и отпустит!

Алты задумался́, потом решительно произнес:

— Нет, Джотдук. Никуда я пока не пойду.

— Что тебя держит, братишка?

Алты не стал признаваться, что не хочет возвращаться в семью с пустыми руками. Вместо этого он начал солидно объяснять:

— Я же обещал Янык-баю. Мужчина должен быть хозяином своего слова! А потом, скоро окот. Как я брошу овец?

— Бай так богат, что легко найдет себе другого подпаска.

— А зачем ему другой? Он говорит: если я уйду — это для него все одно, что потерять сына…

— Гляди, как он тебя любит! — усмехнулся Джотдук. — А попроси у него прибавку к жалованью, небось и слушать не захочет.

— Вот и неправда! Он сам обещал мне еще двух баранов сверх положенных.

— Сколько же тебе положено?

— За полгода шесть баранов.

— А у кого ты до этого пас овец?

— У Поррук-бая.

— И много заработал?

Али опустил голову.

— Что язык-то прикусил? — рассердился брат. — Я спрашиваю: сколько баранов ты получил от Поррук-бая? Отвечай!

Алты через силу выдавил:

— Ничего не получил.

— Как так? Этот скряга надул тебя?

— Да нет… Я поругался с ним… и ушел.

— Все равно он обязан был заплатить тебе за то время, какое ты у него проработал, — рассудительно сказал Джотдук и с подозрением взглянул на брата. — Или ты натворил чего-нибудь? С тебя ведь станется!

— Ничего я не натворил. Это буря натворила. В бурю два барана пропало.

— И Поррук-бай выгнал тебя, не рассчитавшись?

— Да говорю же, я сам ушел.

Джотдук смотрел на брата все более испытующе:

— Ой, что-то ты петляешь, Алты! Может, он бил тебя? Тогда пусть не ждет пощады!

Алты, зная горячий нрав Джотдука, решил скрыть, что Поррук-бай отхлестал его плеткой.

— Не связывайся с ним, Джотдук. Не трогал он меня…

Брат сказал, как о чем-то решенном:

— Значит, так. Я заберу у Поррук-бая твоих овец. А ты рассчитывайся с Янык-баем. Вместе вернемся домой.

Но Алты все упрямился:

— Нельзя мне сейчас уходить!

— А я говорю: уйдешь!

Джотдуку было опасно перечить — мог и уши надрать.

— Ну, Джотдук!.. Ну подождем до окота!..

— Дался тебе этот окот! Тебе-то какой прок от него?

— Я… я люблю ягнят. И вдоволь молока напьюсь…

На Джотдука подействовали не столько доводы брата, сколько смиренный тон. Он почесал в затылке, согласно кивнул:

— Ладно уж, оставайся. Что матери-то сказать?

Алты оживился:

— Привет передай! Скажи, что скучаю. Двух баранов я уже получил, гони их домой, это подарок маме. Скажи, что через три-четыре месяца вернусь с остальными баранами.

— Ладно. Скажу.

Джотдук смотрел на брата с сочувствием. Такой малыш, а уже старается помочь семье, хотя сам и оторван от нее. Он вздохнул: