Карлос Кастанеда, книги 1-3

— Ты просил учить тебя о Мескалито, — сказал он. — Я хотел узнать, достаточно ли крепкий у тебя хребет, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Мескалито — не такая вещь, над которой можно смеяться. Ты должен иметь власть над своими способностями. Сейчас я знаю, что могу принять одно твое желание учиться за достаточную причину, чтобы тебя учить.

— Ты действительно собираешься учить меня о пейоте?

— Я предпочитаю называть его Мескалито, говори так и ты.

— Когда ты собираешься начать?

— Это не так просто. Сначала ты должен быть готов.

— Я думаю, что готов.

— Это не шутка. Ты должен подождать, пока не останется сомнений, и тогда ты встретишься с ним.

— Мне следует подготовиться?

— Нет, тебе надо просто ждать. Ты можешь отказаться от всей этой затеи немного погодя. Ты легко устаешь. Прошлой ночью ты готов был сдаться, как только почувствовал трудность. Мескалито требует очень серьезного намерения.

2

Понедельник, 7 августа 1961 года

Я подъехал к дому дона Хуана в Аризоне в пятницу около семи часов вечера. На веранде вместе с ним сидели еще пять индейцев. Я поздоровался и сел, ожидая, что разговор начнут они. После традиционного молчания один из мужчин поднялся, подошел ко мне и произнес: «Buenas noches». Я встал и ответил: «Buenas noches». Затем все остальные поднимались и подходили ко мне, мы бормотали «добрый вечер» и обменивались рукопожатиями, едва касаясь кончиками пальцев или задерживая руку в своей на секунду и затем резко отпуская ее.

Все снова уселись. Они, наверное, порядком стеснялись меня — из-за отсутствия слов, хотя все говорили по-испански.

Должно быть, около половины восьмого все внезапно поднялись и пошли на задворки. Ни слова не произносилось уже долгое время. Дон Хуан знаком велел мне идти со всеми, и мы забрались в кузов стоящего там старого грузовичка. Я сел сзади с доном Хуаном и двумя молодыми парнями. Не было ни сидений, ни скамеек, и железный пол был болезненно тверд, особенно когда мы свернули с шоссе на грунтовую дорогу. Дон Хуан прошептал, что мы едем к дому одного из его друзей, у которого есть для меня семь Мескалито. Я спросил:

— Разве у тебя самого нет ни одного?

— У меня есть, но я не могу предложить их тебе. Видишь ли, это должен сделать кто-либо другой.

— Скажи, пожалуйста, почему?

— Может быть, ты не подходишь «ему» и «он» тебя невзлюбит, а тогда тебе ни за что не узнать «его» с тем отношением, какое нужно, и наша дружба будет разрушена.

— Почему я мог бы не понравиться ему? Ведь я никогда ничего ему не сделал?

— Тебе и не нужно что-либо делать, чтобы нравиться или не нравиться. Или он принимает тебя, или отшвыривает прочь.

— Но если он не примет меня, что сделать, чтобы он все-таки меня полюбил?

Двое других мужчин, видимо, расслышали мой вопрос и засмеялись.

— Нет! Я ничего не могу придумать, что тут можно бы сделать, — ответил дон Хуан.

Он наполовину отвернулся, и больше я не мог с ним разговаривать.

Мы ехали, должно быть, не меньше часа, пока не остановились перед маленьким домом. Было уже совсем темно, и после того как водитель выключил фары, я сумел разглядеть лишь смутный контур строения.

Молодая женщина — судя по акценту, мексиканка — кричала на лающего пса, пытаясь его утихомирить. Мы вылезли из грузовика и прошли в дом. Мужчины пробормотали: «Buenas noches», проходя мимо нее. Она ответила им и снова принялась орать на собаку.

Комната была просторна и забита множеством вещей. Слабый свет от маленькой электрической лампочки освещал помещение очень тускло. Стулья со сломанными ножками и продавленными сиденьями — их было довольно много — были прислонены к стене. Трое мужчин сели на диван, который был самым вместительным из всей мебели в комнате. Он был очень стар и продавлен до самого пола. В тусклом свете он казался красным и грязным.

Остальные расселись на стульях. Довольно долго мы сидели молча.

Один из мужчин — лет пятидесяти, темнолицый, высокий и крепкий — резко поднялся и вышел в другую комнату. Минуту спустя он вернулся с кофейником. Открыв крышку, он вручил кофейник мне; внутри лежали семь странных предметов. Они были разными по размеру и плотности. Некоторые были почти круглыми, другие продолговатыми. На ощупь они напоминали брикеты из земляного ореха или пробку. Коричневая окраска делала их похожими на твердую сухую скорлупу. Я вертел их в руках, щупал и тер довольно долго.

— Это надо жевать (Esto se masca), — прошептал дон Хуан. Пока он не заговорил, я не замечал, что он сидит рядом со мной. Я взглянул на других мужчин, но никто не смотрел на меня. Они очень тихо разговаривали между собой. Настал момент острой нерешительности и страха. Я понял, что почти не в состоянии владеть собой.

— Мне нужно в уборную, — сказал я ему, — заодно выйду проветриться.

Он протянул мне кофейник, и я положил туда батончики пейота. Когда я выходил из комнаты, мужчина, который дал мне пейот, подошел и сказал, что в соседней комнате есть туалетная раковина.