Карнавал мистических историй

Вася как раз начал пить чай и едва не подавился таблеткой, когда, резко скрипнув дверью, в палату зашла медсестра Камелия Ахмедовна. Она всегда жирно красила губы ярко-розовой помадой и густо подводила глаза, а ещё была высокой и грузной, со смуглой кожей и злыми глазами, в которых постоянно словно сверкали грозные, колючие искры.

В её глаза Васе всегда было неприятно смотреть, а холодный звонкий голос медсестры чувствовался на коже Терёхина, как самый настоящий мороз.

Но хуже всего, что Камелия Ахмедовна таких пациентов, как Вася, кто на полном обеспечении государства дольше остальных здесь, в «богадельне», не любила и постоянно ему об этом напоминала. Мол, пользы от Терёхина для общества никакой, только деньги тратятся впустую…

А ещё она постоянно обзывала Васю гнусными, обидными словами — с особой, пронзительной злобой и ядом в своём холодном по-морозному тоне.

Вот и сейчас, не дав допить Васе чай, многозначительно посмотрела на свои дорогие часы на запястье и громко сказала:

— Завтрак окончен, Терёхин, — и выкатила его из палаты в коридор, чтобы в санузле провести положенные процедуры.

Надо сказать, санитарок, как и остального персонала, в «богадельне» сильно не хватало. Поэтому в выходные дни дежурные медсёстры несли, кроме своих основных, ещё дополнительные обязанности.

Вася в ужасе зажмурился, когда Камелия Ахмедовна вкатила его коляску в санузел. Сейчас, подумал он, как обычно вода специально будет холодной, и вонючее хозяйственное нарочно попадёт ему в глаза.

Конечно, так оно и вышло.

А ещё Вася был уверен, что в канун Нового года медсестра будет злорадствовать над ним особенно рьяно, словно тем самым компенсирует себе полученное в праздник дежурство, когда лучше всего находиться дома, в окружении семьи и друзей.

***

Позднее Вася не ждал обхода врача — всё-таки Новый год, но тот пришёл: видимо, и ему не повезло сегодня работать. Но в этом его врачебном «везенье» Вася по необъяснимой причине сомневался.

Итак, едва с приходом врача закрылась дверь в палате, как сразу от него отчетливо повеяло сладким запахом. Сам врач же приветливо улыбался, а его глаза блестели, внимательно посматривая на Васю, как будто в некоем томном предвкушении…

Чего именно предвкушал врач, этого конкретно Вася не знал, но чувствовал только, что с врачом наедине в палате оставаться сегодня, как никогда прежде, сильно не хочет. И оттого задрожал.

— Итак, Василий, — вежливо начал беседу врач, усаживаясь на табуретку. Что-то такое в его голосе и словах показалось Васе зловещим. — Вот мы и остались одни, — продолжил врач. — Поэтому тебе больше незачем стесняться и держать прошлое в себе. Рассказывай, Василий. Вот увидишь, тогда, как остальным, — многозначительно добавил врач, вдруг перейдя на заговорщицкий шёпот, — тебе станет легче, и всё наконец-то закончится.

Вася прижался спиной к стене, неосознанно отгораживаясь от врача. Запах сладости усилился. Вася смотрел на врача, в его вдруг ставшие страшно голодными глаза, и от увиденного Терехину стало совсем жутко.

Он хотел зажмуриться, но не мог, точнее — не получалось. Врач встал с табуретки и подмигнул ему, словно прекрасно понимал то, что с Васей в его присутствии происходит. А ещё врач стал расстегивать свой халат, и сладкий запах снова усилился… Но самое странное, что кожа врача, в области шеи, была дряблой и пористой, какой становится старая губка после долгого использования.

— Давай, Василий, не томи, — поторопил врач. — Я же знаю, что тебе есть что мне рассказать, много чего памятного и счастливого из твоего детства до аварии.

Врач наклонялся всё ниже. Сладкий запах в палате становился всё сильнее, острее и удушливее. Оттого Терёхин не мог ни отвернуться, ни крикнуть, и вдруг его мочевой пузырь сжался, и Вася описался и всхлипнул одновременно от стыда и от облегчения, потому что смог, наконец, отвести взгляд от пылающих голодным огнём гипнотизирующих глаз врача. А затем, сам не зная, где, но Вася нашёл в себе силы и смелости громко, пусть и пискляво вскрикнуть:

— Я обмочился!

Врача от его слов как от тока дёрнуло. Он поспешно застегнул халат и изменился в лице, посерел и с недовольством, разочарованным голосом буркнул:

— Вот как! — И уже у двери, обернувшись, добавил: — Значит, выговоришься мне в другой раз, Василий. И поверь: с того нам обоим сразу очень сильно полегчает…

И напоследок одарил его искусственной и широкой улыбкой. Затем вышел. Вася поёжился и чихнул. От сладкого, приторного и очень навязчивого запаха в палате першило в носу.