Карнавал мистических историй

Но и сбоку продолжали кричать от ужаса и боли. Петька-то подоспел на помощь другу. Но что он мог сделать? А Женька орал и уходил в стену.

Герман кричал бежать и заблокировал входную дверь спальни шкафчиком для одежды. Помню, как пол раскалился, став магниево-белым, помню, как побежала к двери, прижимая к груди дочку, шепча: «Только не смотри, милая, не смотри!» Лёшку она не должна видеть!!

По щекам слёзы, жаркие, в груди сбитое дыхание. Видела лишь спину Германа. Бесконечный коридор, такой спасительно тёмный; где-то впереди отчётливо шипели кошки. И я всё бегу, пока не падаю, от грохота, скрежета, крошащего зубы и кости. Варюша кричит…

… Пришла в себя, чихая, отпихивая в сторону кошку, напуганную, покрытую побелкой и пылью. Это её хвост юркнул у меня под носом. Варюша настойчиво пытается её поймать, зовя Муркой, но кошка упирается.

В углу лестничной площадки сидит Петя, с зажженной спичкой в руках и ухмыляется. Шея и лицо мальчишки, даже в тусклом освещении, в синяках. На ноге явно рваная рана с торчащим из неё осколком стекла. Отрешённый взгляд в никуда. Но рядом маленькая канистра с водой, обнимаемая второй рукой Пети, точно сокровище. На коленях — раскрытая коробка со спичками.

В голове звон. Во рту сгусток крови, и десну дёргает от выпавшего зуба. Варя гладит кошку Мурку. Я вытаскиваю осколок из раны мальчишки, а он всё так же жутко улыбается, без единого хрипа и стона. Промыв, перевязываю рану, используя его же длинную футболку. От вида крови подташнивает, но больше пугает отсутствие антибиотиков. Жадно пью воду, наливаю в крышечку на пару глотков Варе. Это только, кажется, что канистра большая и воды хватит надолго. Уж лучше обезопасить себя и расходовать воду экономно.

Петя молчит. Я вздыхаю, решившись уйти на разведку. Кошка мирно посапывает на коленях у дочки. Мы пока… в безопасности?

Нашла Германа этажом ниже. Он лежал в коридоре, подле — небольшая сумка, ниже лестничный пролёт обрывался стеной, искрящейся белым.

— Очнись, очнись же!

Хлопала мужчину по щекам, пока не пришёл в себя. Вскочил, как ошпаренный, осмотрелся, панически засучивая рукав свитера и облегчённо вздыхая. Прибор на месте.

Герман тоже плохо помнил, как сюда попал, но в его сумке нашлась рукописная карта Пети, а также сухой паёк: вяленое мясо, консервы и несколько плиток шоколада. И щедрый запас свечей, несколько зажигалок, маленькие пакетики с соком.

Герман сделал запас втихаря, а мы всё это время голодали. На мой укоряющий взгляд мужчина только пожал плечами, явно не испытывая ни чувства вины, ни сожалений.

Затем Герман повозился с прибором, поджал губы, когда вместе с зелёной точкой стала проступать красная, — и кивнул: нужно двигаться. Ремень сумки через плечо, разломил шоколад на части, поделился со мной.

Варя с кошкой на руках ждала меня на ступеньках. Волосы прилипли к потному лбу. Испуганные глаза вытаращены… На все вопросы только сильнее закусывала губу и качала головой, тихонько приговаривая: «Не надо, мамочка, не ходи туда…» Я бы послушала дочь, но Герман, со свечой, целеустремлённо поднялся первым — видимо, за канистрой.

Петя лежал лицом в луже смердящей чёрной блевотины. По волосам и шее расползались белые щупальца, напомнив труп в дверях ТЦ. Разом бросило в жар и холод. Увидела рядом стекло из раны. Всё в белесой изморози.

Канистра чуть в стороне от тела — только руку протянуть.

Вдруг Герман так глянул, что думала — попросит об одолжении, но он лишь глубоко вздохнул и отдал мне свечу. Петя дёрнулся, едва ладонь Германа коснулась ручки канистры. Мои руки задрожали, пламя заколебалось. С тихим шорохом парнишка стал приподниматься на руках; нескладно, как резиновая кукла, зашевелился, намереваясь ползти.

Герман замер на месте, поглядывая на меня, — и я швырнула свечу в сторону. Тело как выстрелило, взлетев над полом, — и спружинило в сторону упавшего предмета. Мой крик тугим комом застрял в горле. Вместо лица мальчишки — сплошная белая опухоль, слепленное шариками осиное гнездо, вздымающееся и опадающее. В затухающем пламени свечи я увидела жест Германа: беги! И побежала на лестницу, за мной — тяжёлые шаги Германа, за ними — едва слышное неторопливое шуршание. Оно преследовало нас.

Кошка вырвалась из рук Варюши и побежала наверх. Дочку я подняла, как пушинку. Не чувствуя ног, неслась, перескакивая ступеньки. В ушах грохотал пульс, пот стекал со лба, обжигая глаза.

Остановились, когда очередной пролёт лестницы закончился тупиком. Герман и я тяжело дышали, руки Варюши удавкой вцепились в мою шею. Она, зажмурившись, что-то бессвязно лепетала. Ноги горели огнем, как и бок, а лёгкие просто пылали. Хотелось упасть на ступеньки и лежать так вечно, но всё, что я сделала, это присела. Варюша хныкала, оглядываясь по сторонам, разыскивая кошку. И мне пришлось прикрикнуть на неё.