Картахена

Нет, этот анонимус — мой брат. Иначе я не нашла бы нужного форума так быстро и просто. Во всех совпадениях нужно видеть небесный палец — это мне сказала жена кузнеца, известная в наших местах гадалка. В молодости она была такой красавицей, что кузнец запирал ее платья в сундук, когда уходил в свою кузницу. Так она и сидела в чем мать родила.

— Прошло три раза по двадцать минут, — сообщила библиотекарша, вставая у меня за спиной. — Сходи за моим чаем!

Вот ведь странная барышня. Волосы у нее рыжие, густые, но так туго замотаны в узел, что глаза оттягиваются к вискам. Такие же нелепые прически бывают у траянских старух, сидящих у церкви по воскресеньям: шиньоны из конского волоса и пакли с черепаховыми заколками. Говорят, они причесываются целое утро — хотят выглядеть в точности так, как восковые мадонны на перекрестках. А рыжей Вирге, наверное, просто все равно.

* * *

Мир состоит из загорелых пожилых мужчин в голубых махровых халатах. Каждое утро я стою среди них на северной веранде, прихлебываю кофе и смотрю на лагуну, благодушную в хорошие дни или гудящую, свинцовую в плохие. В плохие дни постояльцы подобны воде в лагуне, они тревожатся и задают нелепые вопросы. В такие дни я всегда думаю — сколько еще?

Мне казалось, что моя цель достижима без особого труда, стоит только оказаться внутри этого загадочного пространства, в этом муравейнике, где все подчиняется особым законам, стоит только понять эти законы, поймать ритм, и мне станет ясно, где та воронка в песке, в которой спряталась личинка муравьиного льва.

Вся эта чушь про ревность, месть и деревенских девственниц хороша для любителей детективного треша. Я почти три года училась истории и праву, я знаю, что движет людьми в большинстве случаев и какова роль статистики. Деньги и власть — вот что заставляет людей хотеть, чтобы другие люди умерли.

В детстве я читала, что индейский бог Кецалькоатль, решив раздобыть еды, превратился в муравья, проник в муравейник, украл там зерна маиса и передал их людям. Вот и я, решив разобраться в кровавой истории, превратилась в бело-голубую сестричку, радушную и расчетливую, вот только расчеты мои что-то никак не сбываются. Все, что я узнаю, все мои догадки и прозрения, попадают в полицейский барабан и стучат там скудной мелочью.

Бри многих раздражал своими похождениями, у него было два привода в полицию за драку и одна условная судимость. А тут еще Ганнатори заявили, что их дочери от Бри проходу не было и что они сами бы надели брату удавку на шею. Быстро сообразили. На груди этой девицы вся деревня прохлаждается в жаркую погоду, но теперь ее репутацию можно восстановить, так как виновник понес наказание. Таковы старые правила, и они работают.

— Ганнатори, разумеется, врут, но это не меняет дела, — сказал комиссар, когда я пришла в участок пешком, одолжив у Пулии дождевик. — Возле тела бросили обрывок сетки, руки связаны, рот набит солью. Казнь она и есть казнь, ее ни с чем не спутаешь.

— Три трупа за два года, виданное ли дело? Да в деревне столько девственниц днем с огнем не сыщешь. — Я стряхнула с единственного стула ворох обойных обрезков и села. В участке еще осенью начался ремонт, но денег не хватало, и работы то и дело прерывали.

— Другого мотива я не вижу, в бандах твой брат не замечен, мы проверили, денег никому не должен. Предложи мне мотив!

Что я могла ему сказать, сидя там, в провонявшем краской и клеем кабинете, за окнами которого лил бесконечный дождь? Мотив — назови я хоть десять — был ему не нужен: дела о кровной мести в наших местах за дела не считаются. Их просто кладут под сукно и держат там, пока срок не проходит.

Когда я была маленькая, такое же дело расследовали в Остуни, об этом все южные газеты писали: парень убил отца своей девчонки за то, что тот принуждал ее к непотребной любви с тех пор, как ей двенадцать лет стукнуло. Как только остуниец услышал об этом, так сразу и убил папашу ножницами для стрижки овец. Полицейские — трое здоровенных лбов — дали ему сбежать по дороге в следственную тюрьму, и больше его никто не видел.

Поднимаясь на верхнюю дорогу и пробираясь через ручьи красноватой грязи, я достала носовой платок, чтобы вытереть мокрое от дождя лицо, и подумала о том дне, когда мы с Бри хоронили дрозда. Он подстригал перголу и вытащил из путаницы веток птичье гнездо, в котором лежали четыре яйца, похожих на незрелые оливки.

— Не трогай, — сказал брат, увидев, что я протянула руку к гнезду, — самка дрозда к ним не прикоснется, если ты потрогаешь.

Дрозда мы нашли на дорожке в розовом саду, вернее, то, что от него осталось, и Бри завернул его в носовой платок и похоронил в секретном месте, там, где в кухонной стене вынимается камень. Он знал все, мой старший брат: где живут полосатые змеи в стене обрыва, как отличить черную бузину от ядовитой, как завязать двойной рифовый узел, что приложить к разбитому колену. Он был совершенством, мой Бри. Как же он мог так напортачить?

* * *