Картахена

Я пробыла в комнате минут десять, не больше, обшарила карманы курток и выдвинула ящики стола, размышляя о том, что в последнее время я только и делаю, что роюсь в чужих вещах. Смешно надеяться, что я обнаружу здесь добычу, за которую убили двоих людей. Ясно, что марка досталась либо брату, а потом его убийце, либо сразу — убийце и теперь ждет продажи в недрах какого-нибудь аукционного дома.

Ну и что? Надо же хоть что-то делать. Письмо, записка, квитанция — мне все пригодится. Обыск — необходимая часть любого следствия, так меня учили. Вернусь ли я когда-нибудь в Кассино, думала я, перетряхивая белье, или три с лишним года потрачены зря? Записка, как ни странно, обнаружилась на видном месте: хозяин заложил ей книгу о покере, лежавшую на ночном столике. Конверт был голубым, гостиничным, внутри лежала голубая бумажка с золотым вензелем: Приходи в 23:30. Я сделаю все, что ты захочешь. Бранка. Внизу были нарисованы шахматная пешка и кипарисы, гнущиеся под ветром.

В таких конвертах постояльцам приносят счета и приглашения на тематические коктейли: «Сегодня наш замечательный синьор Фоска расскажет о своем африканском путешествии». На месте адреса было написано: «Вот тебе доказательство, cornuto, что твоя жена шляется по ночам с парнями, пойди и сам на голубков полюбуйся. Твой доброжелатель».

Я сунула улику в карман, положила книгу на место, взяла мусорный мешок, вышла из комнаты и заперла дверь. Спустившись на первый этаж, я завернула в кухню и попросила у Секондо чашку кофе — время было подходящее, за два часа до обеда. Люблю сидеть за длинным столом, где стоят бутылки с оливковым маслом и уксусом, а на блюде сияют красные перцы и шершавые деревенские огурцы. Еще я люблю смотреть, как зазубренные ножи мелькают над голубоватой стальной столешницей.

Я провела там минут десять, размышляя о том, что нам на лекциях говорили о графологической экспертизе. С запиской все ясно, это почерк Бранки, петлистый, напоминающий школьные прописи, его в гостинице все знают. Я сама находила в сестринской листочки с коротким «E’ una vera bruttura». Почему, мол, так грязно в банном отделении? Или еще суровее: è una grande porcheria!

Экое свинство!

А вот на конверте почерк другой, угловатый, с колебанием наклона, строчки лезут одна на другую. Этот доброжелатель мог быть тем, кому хозяйка назначила свидание, мог быть завистником, укравшим записку, скажем, у тренера, и мог быть убийцей, который ловко ей воспользовался. А мог быть и завистником, и убийцей.

Если записку украли, то Бранка вообще не появлялась на поляне, ей воспользовались как приманкой. Приписали удобное для убийцы время, обозначили место, которое здешний житель сразу опознает: это кипарисовая аллея, ведущая через парк к тому месту, где раньше была часовня Святого Андрея. Там теперь шахматная беседка с магнитными фигурами, которые с глухим стуком притягиваются к железному полу.

Зачем Бранке посылать тренеру бумажные записки, разве не проще отправить сообщение? А зачем мой брат посылал мне картонные подставки с логотипом пива Peroni? Они оба находили это забавным, вот и все. К тому же телефонное сообщение гораздо проще отследить.

Есть вероятность, что свидание было настоящим и любовники попались in flagranti delicto, но с этим не вяжется пулевое отверстие в затылке сидевшего на скамейке Аверичи. Стреляли холодно, подойдя вплотную, да еще с глушителем, никто ведь не слышал выстрела. И потом: если у Бранки было свидание в беседке, то почему ее арестовали в дальнем флигеле, служившем для театральных репетиций? Нет, записку послал человек, живущий в отеле, внимательно слушающий сплетни, прагматичный и безжалостный.

Италия — это опера, а не оперетта, как многие думают. Мужчины в ней дерутся и плачут по-настоящему. Они могут сорваться и запеть высоким голосом, которого и не ждешь, а могут молча удалиться за кулисы, высоко неся кудрявую голову. Но предсказать их действия невозможно.

* * *

Сегодня вечером я перевернула свой блокнот и начала вести записи с другой стороны: только те, в которых заключаются бесспорные факты следствия, чтобы быстрее находить, когда понадобится. Вечер прошел быстро, я так привыкла записывать свои мысли в этом блокноте, что совсем перестала читать или разговаривать с соседками. Они меня не трогают, тихо пьют свой амаро у окна — еженедельное подношение из нижнего бара, там у них свои законы и уложения, я даже вникать не пытаюсь.

— Почему ты так носишься с этим капитаном? — спросила я, когда мы с Пулией укладывались на своих полках, а калабрийка уже похрапывала на своей. — Он ведь старый уже, желтый весь, да еще пальцев на левой ноге не хватает. Цветы ему в комнату таскаешь, как будто он тряпичными не обойдется.

— Ну, девочка, — Пулия вдруг развеселилась, — не больно ли ты разборчива для твоей бедности? На мой взгляд, капитан здесь красивее многих. Пальцы он в экспедиции отморозил, это мужчине только лоску придает, и потом, ведь не пальцами левой ноги работа делается!