Картахена

На мой звонок карабинеры не обратили никакого внимания. Надо было звонить еще раз, но мне пришлось ждать, пока полиция не отпустит вдову и тренера, убедившись в их невиновности. Потом пришлось ждать, пока комиссар не вернется с каких-то салернских курсов. А потом дело сунули на полку, так что мой звонок пришелся им не по нутру, они прямо так и сказали: сколько можно морочить полиции голову?

К тому времени мне стало ясно, что Ли Сопру полиция не тронет, даже если у него в комнате окажется артиллерийский арсенал. Теперь оставалось только построить западню (скажем, насыпать в яму горячих углей и прикрыть ветками по примеру македонского царя).

Еще в интернате способность убивать показала мне меня, очертив контур, прежде размытый. Мне казалось, что я умею только терпеть и беситься, читать и гулять в одиночестве и еще презирать, разумеется. Забавно узнать о себе какие-то вещи, которые определяют тебя как разумное существо, способное менять ход событий. Да, вот именно, определяют. Человеку нашего времени трудно определиться, он так тесно существует в стае (или в рое?), что его ограничительные винты разболтаны, пределы размыты и он легко переливается в другого, такого же смутного и недостоверного.

Одно дело, когда человек себя считает кем-то: пророком, заступником слабых, орудием в руках Бога или, например, сверхчеловеком, и совсем другое дело, когда человек никем себя считать не хочет. Условий нет. Определенности разрушены. Получается, что человек и сам никакой, и мир вокруг него никакой. Нет ничего, за что бы он был готов умереть. Поэтому ему так просто убивать самому.

Петра

Первая суббота мая была самым подходящим днем для убийства. Шторм утих еще к полудню, зато через час пошел град, и все, что могло лечь, покорно легло. Остались стоять только фонари да крепкие жесткие кусты агавы на обочинах. В такие дни набережная пустеет мгновенно, а волны ломятся через каменный мол, будто ошалевшие овцы через забор.

В отеле в штормовую погоду всё наоборот — постояльцы оживляются, собираются в столовой, шумят, заказывают вино со специями. Мне кажется, старики чувствуют родство с плохой погодой, так же как мы чувствуем близость солнца и горячего песка — как часть своего тела. Они сами в каком-то смысле ливень и град. Все их пережидают, никто их не зовет, от них только сырость, болезни и убыток.

Я знала, что Ли Сопра непременно пойдет на море, чем хуже погода, тем больше ему удовольствия. Закончив процедуры, я взяла ветровку с капюшоном, незаметно спустилась по парковой лестнице и пошла в сторону каменоломни. Глина была такой скользкой, что ноги разъезжались, я села на скамейку в конце парка и натянула на туфли длинные больничные бахилы из голубого пластика. У меня всегда с собой парочка в кармане халата — для работы на третьем этаже. Там у нас стерильность и особый уход.

К тому времени, как я увидела Ли Сопру на краю обрыва, град сменился теплым дождем, а еще через минуту все кончилось, на край неба выкатилось горячее солнце и стало душно. В каменоломнях раньше не было воды, говорят, что в девяностых здесь хотели строить завод, подвели узкоколейку и вырыли канал, но тут вмешались зеленые, район объявили национальным парком, завод разобрали, а лагуна осталась.

На подходе к обрыву нужно было перепрыгнуть через ручей, и я остановилась, вода в ручье неслась быстро, несмотря на грязь и мелкий плавник, который попал туда из моря. Я хочу тебя убить, капитан, думала я, разглядывая его фигуру на фоне просветлевшего неба, для этого у меня в кармане плаща лежит чулок, набитый гравием. У нас в деревне его называют mazzafrusto

. Я прошла вниз по ручью, нашла узкое место, разбежалась и перепрыгнула. Потом я сняла бахилы и сунула их в карман. Поднимаясь по склону, я думала о том, что чувствовал мой брат, когда лежал на рыбном рынке с разбитой головой, с порванным горлом, под мертвой тяжестью соли, не в силах даже пальцем пошевелить. Лагерь ужаса пуст.

Бри любил книги про Арктику, особенно отчеты экспедиций, одинаково безнадежные и печальные. Я тоже пыталась их читать, но помню только один эпизод: на одном из островов обнаружили скелет офицера, а при нем блокнот с дневником, где все предложения были написаны задом наперед. На одной странице записи были сделаны по кругу, а внутри круга была вписана фраза «Лагерь Ужаса пуст». Только теперь понимаю, что это значило.

Я не без труда взобралась на туфовую скалу, где стоял Ли Сопра, и встала у него за спиной. Солнце выбралось из облаков и теперь просвечивало воду в лагуне до самого дна, гранитная плита, на которой мы стояли, поблескивала слоистой слюдой. Капитан расстегнул куртку и жмурился, подставляя лицо теплу. Мне почудилось, что тяжелый чулок шевелится в моем кармане, будто змея за пазухой у фокусника. Нет, я не смогу.

— Мой брат требовал у вас деньги за молчание? — спросила я, тронув капитана за плечо.