Картахена

Все, что я знал, обернулось насмешливой пустотой, сырой и гулкой, как подвал гостиничной лавандерии. Мне предстояло сделать в голове форточку, чтобы безумие могло влетать и вылетать, когда ему понадобится. Просидев так несколько часов, я свалился на кровать и заснул. Разжать пальцы у меня так и не получилось. Мне снился учитель латыни из ноттингемского колледжа, кажется, в бороде у него были крошки от яйца, которое он ел на завтрак, — он вечно делал это на ходу, торопливо, выбрасывая скорлупу в урну перед тем, как войти в аудиторию.

Во сне он писал на доске фразу: in girum imus nocte et consumimur igni. Ночью идем в хоровод, и нас пожирает огонь. Потом он отошел от доски, поднялся к самой верхней скамье, где я сидел, не открывая тетради, нагнулся ко мне и прошептал прямо в ухо: забвение — защитный механизм души, некоторые стекла должны покрываться копотью, чтобы можно было не ослепнуть, глядя на завтрашний день.

Проснувшись, я уже знал, что мне нужно делать.

Для начала я отправился на кухню, где выпил кофе с поваром и Пулией, которые появляются там раньше всех. Старуха рассказывала повару о владельце маслобойни в Траяно, который помер прошлой весной, спьяну свалившись в котел, где отстаивалось оливковое масло. Пулия из тех людей, что говорит о похоронах с таким удовольствием, с каким говорят о венчаниях, глаза у нее мерцают, губы дрожат, низкий голос пенится. Так и плавал там лицом вниз, весь промасленный, а ослик ходил себе вокруг пресса и крутил жернова, сказала она, качая головой в чепце, и повар понимающе усмехнулся.

Все говорят об образе жизни, но никто не думает об образе смерти, сказала Пулия чуть позже и вопросительно посмотрела на меня. Будь мой итальянский получше, я процитировал бы им Махабхарату: наслаждения, возникающие от неведенья, — жернова маслобойни, они выполняют дело силой вожделения. Но я промолчал, допил кофе и отправился в деревню.

flautista_libico

План был не так уж плох. Убить одного, а второго засунуть за это в тюрьму.

Теперь-то мне ясно, что следовало отправить их во Флегетон без задержки, как разбойников, сразу обоих, туда, где болтаются тираны, папские легаты и прочая шушера. Но мне представлялось, что это слишком просто и скучно. Из капитана выйдет отличный убийца для громкого дела, казалось мне, он ведь уже прикончил мою бабку Стефанию. Вернее, они вдвоем с хозяином прикончили. Нет, втроем! В смерти Стефании виноват еще и конюх-бретонец.

С конюха взятки гладки, он уже два года как по шею вмерз в ледяное озеро в девятом круге, предназначенном для предателей друзей и сотрапезников. Он ведь обедал с моей бабкой в ее столовой красного дерева в те дни, когда в доме не было гостей, а потом они наверняка отправлялись в спальню и ублажали друг друга своими старыми телами.

План был неплох, но ошибка в него пробралась. И дело не в том, что пистолет был паршивым, а обстоятельства скверными. Дело в том, что во мне было недостаточно безразличия. Безразличие очищает и превращает тебя в белое олово, но стоит тебе увлажниться, как серебро вскипит, атанор взорвется, а сам ты надышишься ртутью и скатишься в свое нигредо, на дно наивности. От ненависти — вечная рябь на темной воде созерцания, будто от теснящихся карпов или от дождя.

Мне пришлось постоять там, в кустах, некоторое время, глядя на поляну с мертвецом, чтобы собрать свое безразличие в кулаке и приступить ко второму действию. Начавшийся ливень проводил меня до дверей отеля, превратив гравийную аллею в русло ручья, и это было очень кстати. Открывать казенные двери я умею еще со времен интерната, для этого нужна канцелярская скрепка и немного терпения. Оставалось найти в капитанском номере подходящее место, не включая света. Место, в которое хозяин комнаты не заглянет без особой нужды, зато полиция непременно проверит.

Кровать. Письменный стол. Мне приходилось пробираться в темноте, подсвечивая лампочкой на брелоке для ключей. Гардероб. Что-то мягкое соскользнуло с вешалки на пол. Потом под рукой оказался рукав пальто, вероятно, того самого (цвета кофе с молоком), в котором капитан разгуливал в солнечные зимние дни.

Пистолет мягко опустился на дно кармана. Разумеется, пуля в теле хозяина окажется другого калибра, но дело не в этом, важно заронить подозрение — разрешения на оружие у капитана наверняка не найдется. Прощай, маленький Jetfire, двенадцать на девять сантиметров. Марокканец сказал, что у него нет предохранителя потому, что он сделан до шестьдесят восьмого года. Выходит, он старше моей покойной матери.

Позвонить в полицию с автобусной станции мне не удалось, трубка была оторвана, и, судя по всему, довольно давно. Звонить с почты было опасно: тамошняя тетка (ведьма и запойная пьяница) знает меня в лицо. Пришлось забраться в кабинет администратора (это оказалось не так просто) и позвонить в участок, приложив ко рту конец бархатной шторы.