Картахена

– Пистолет, значит. Они просто хотят за его счет свои глухие дела закрыть, – сказала Пулия, тщательно вытирая руки полотенцем. – Ли Сопра и мухи не обидел бы. Он на самом деле был капитаном, у него в комнате висела благодарность от пароходства в серебряной рамке. И актером был, видела бы ты, как он играл в «Пигмалионе»! А что он под чужой фамилией жил, так это его личное дело.

– Почему комиссар решил говорить об этом именно со мной?

– Может, ты ему нравишься? – Пулия легонько постучала меня по лбу согнутым пальцем. – Иди, пожалуй, у меня вода остывает!

Выходя из процедурной, я мучилась сомнениями: не слишком ли быстро Пулия выставила меня вон, как будто хотела закончить неприятный разговор? Не сама она ли позвонила карабинерам? Скажем, хотела отвести подозрение от Зеппо. Мало кто в отеле знает, что он ее двоюродный племянник. Ладно, если она позвонила, пытаясь выгородить тренера, то что мешает ей сказать мне правду?

С другой стороны, я тоже не говорю ей правды, хотя за два месяца мы стали подругами. Она думает, что я устроилась в гостиницу после смерти брата, чтобы быть поближе к матери, за которой некому присматривать. В этом тоже есть правда, только маленькая. Просто удивительно, сколько разнообразных правд и неправд поселилось в моей жизни с тех пор, как я пришла сюда работать. Я уже путаюсь в них, как в птичьих силках из конского волоса.

До обеда я разносила свежие полотенца, размышляя об одной важной мелочи: как вышло, что Ли Сопра погиб в тот же день, который я наметила для встречи на обрыве? По этому поводу есть одна догадка, нужно будет обсудить ее с соседкой, когда я спущусь в деревню в воскресенье. Если она подтвердит, что лагерь, где они с мамой подрабатывали, свернул свои палатки именно второго мая или за день до этого, тогда в моей догадке есть смысл. Дело в том, что я про английских школьников совершенно забыла. Я вообще не думала об этом лагере, когда шла на обрыв!

Хороша, однако, преступница – собиралась столкнуть человека в воду на глазах у целой толпы малолетних бездельников. Но тот, кто пришел туда после меня, непременно подумал бы об этом, у него не забалуешь. Ли Сопра был обречен, когда стоял там в своей красной ветровке и разговаривал со мной об арктических льдах. Выходит, я не убила его не только потому, что сомневалась в его вине. Мне незачем было это делать, вот почему. Смерть уже ждала его в Самарии. Звучит как название детектива в мягкой обложке, но так оно и есть.

Вполне вероятно, что убийца дожидался дня, когда белые палатки свернут и склон опустеет. Тогда почему именно второго мая, а не четвертого, например? Потому, что в тот день была штормовая погода, вот почему! В такую погоду никто никогда не ходит на дикий пляж – слишком высокие волны, узкую песчаную полоску захлестывает пеной от края до края. Никто не ходит, а Ли Сопра пошел. Значит, тот, кто пришел туда после меня, знал его привычки и был в них уверен?

Как бы там ни было, это объясняет дату убийства и не связывает его со мной. Палаточный лагерь, плюс шторм, плюс мое обычное невезение. Если соседка подтвердит день отъезда школьников, можно будет перестать терзаться этой мыслью. Но как перестать терзаться всеми остальными?

Я все время думаю о Садовнике, каждый вечер стою на нижней веранде, куда доносятся песенки из «Un homme et une femme», которыми он балует стариков, но не могу заставить себя спуститься в бар. Мне кажется, ему неприятно меня видеть – с того самого вечера, когда в отеле вырубился свет. Он избегает моих прикосновений.

Пару раз я подстерегала его в парке, я знаю скамейку, на которой он любит курить, но из этого ничего не вышло – наверное, он увидел меня издали. Как ни горько это признать, Садовник ведет себя так, как должен вести себя мужчина, желающий отвязаться от женщины. Свет в отеле погас девятнадцатого апреля, в субботу, потому что в тот день я занималась стиркой, а мое дежурство в прачечной всегда по субботам. И этот день был самым лучшим из всех. Из всех шестидесяти четырех дней в «Бриатико». Только это был не день, а вечер.

Мы сидели в темной прачечной, слушали, как в подвальных трубах гудит вода, и рассказывали страшные истории. Свет тогда пропал во всем отеле – на мое счастье, – и Садовник пришел меня выручать. Кажется, мы пили что-то из фляжки, я не помню, в голове у меня мутилось от какого-то звериного восторженного голода. Мне хотелось есть, пить и совершать диковинные прыжки. Но я сидела неподвижно, запустив пальцы в его волосы. В темноте волосы казались светлее, чем при свете дня. Он устроился на полу, прислонившись спиной к моим ногам, долго молчал, прихлебывая из фляжки, и вдруг начал рассказывать историю о своем путешествии на маленьком круизном корабле.

Его голос был размеренным и прохладным, как будто он перечислял морские порты и имена пассажиров, а не вываливал мне под ноги кучу окровавленного белья. Когда он закончил свою историю и потянулся за сигаретами, мое лицо было мокрым от слез, мне совсем не хотелось продолжать игру, но уговор был рассказывать все как на духу, и теперь была моя очередь.