Картезианский развратник

Опасаясь, как бы аббат не догадался о причине моего визита, я старался не встречаться с ним взглядами. И хотя любопытство так и подталкивало меня посмотреть на него, я боялся увидеть на его лице насмешливую улыбку, поэтому не решался поднять глаз. Тем не менее тот не выказывал никаких признаков того, чего так сильно боялся увидеть, и, позабыв о том, что он вообще-то мог стать опасным свидетелем, постепенно стал видеть в нем лишь досадную помеху наслаждениям, которые уже обещало мне мое воображение.

Я внимательно рассматривал аббата, стараясь отыскать в этом человечке признаки, подтверждающие его высокий сан, который сейчас казался мне присвоенным по ошибке. Я очень смутно представлял себе, что же значит звание аббата. Мне казалось, что все аббаты, без исключения, должны выглядеть, как господин кюре или господин викарии, и я никак не мог совместить известный мне образ пожилого человека со стремительными ужимками того, кого видел сейчас перед глазами.

Эту уменьшенную копию Адониса звали аббат Филло. Он был сыном сборщика податей из соседнего города — человека весьма богатого, добывшего свое состояние бог знает за чей счет. Он прибыл из Парижа, как и большая часть дураков подобного нрава, обремененный скорее чванством, нежели знаниями, и сопровождал мадам д’Инвилль в деревню, чтобы помочь ей как можно приятнее провести время. Школяр, аббат — ей подходил кто угодно.

Дама позвонила, и в комнату вошла Сюзон. Сердце мое забилось при виде девушки. Я был счастлив, что мое неприятное положение разрешилось столь удачно. Сперва она меня не заметила, поскольку я стоял за занавесями кровати, на которую усадила меня мадам д’Инвилль. Ситуация начинала складываться не в пользу господина аббата, и тому очень не нравилось, с какой вольностью обращалась со мной мадам д’Инвилль. Я заметил, что любезность, выказанную мне мадам, он расценил как дурную шутку.

Сюзон подошла поближе и в тот же миг заметила меня, ее прелестные щечки залил нежный румянец, и волнение лишило ее дара речи. Я чувствовал себя примерно так же, я был примерно в таком же состоянии, за исключением того, что она опустила глаза, а я не мог отвести от нее взгляд. Прелести мадам д’Инвилль, щедро выставленные на мое обозрение, ее шея, сиськи и другие красоты, едва прикрытые тканью, безусловно, являли собой заманчивое зрелище, но сейчас я не мог о них думать, все мои мысли обратились к моей обожаемой Сюзон. Хотя, немного поразмыслив, я вскоре оставил это поспешное чувство и настроился, пусть и не сразу, на прежний лад.

Если бы мне пришлось выбирать между Сюзон и мадам д’Инвилль, я бы без сомнения выбрал Сюзон. Но выбирать мне никто не предлагал, ибо Сюзон была для меня лишь несбыточной мечтой, в то время как обладание мадам д’Инвилль было делом почти решенным. Последняя смотрела на меня так, что не оставляла в этом никакого сомнения. Да и ее слова, хотя и осторожные в присутствии маленького аббата, говорили о том же. Мадам отослала Сюзон с поручением к горничной, и как только та вышла, мадам д’Инвилль приступила к исполнению своих желаний.

Однако я все еще волновался. Мое сердце то принималось неистово колотиться, то замирало — и все это по двум причинам, в равной степени занимавшим меня. Первая заключалась в мыслях о грядущем наслаждении, а вторая — в столь огромном смущении, что я даже не заметил исчезновения аббата. Мадам д’Инвилль видела, как он ушел, но предположив, что и я это заметил, не стала обращать на это мое внимание. Она прилегла на свою подушку и, глядя на меня с нежной томностью, безоговорочно свидетельствовавшей, что теперь мое счастье в моих руках, взяла меня за запястье и положила мою ладонь себе на бедро, одновременно чувственно пожимая ее. Она словно была немного разочарована моей робостью и, похоже, недоумевала, почему я не тот, что накануне. Я же думал только о том, что за нами наблюдает развратный монах, и меня сковывало смущение, так раздражавшее мадам.

— Ты заснул, Сатюрнен? — наконец спросила она.

Профессиональный ловелас не упустил бы возможности произнести какую-нибудь дерзкую тираду. Я таковым не был, поэтому смог только проговорить:

— Нет, мадам, я не сплю.

Этот невинный ответ в пух и прах разнес ее мнение о моей осведомленности, которую накануне я демонстрировал с такой наглостью, однако это ее не оттолкнуло. Совсем наоборот — в ее глазах моя невинность стала еще одним достоинством. Теперь эта искушенная женщина видела во мне лакомый кусочек, ее воображение немедленно воспламенилось при одной только мысли о наслаждении, тем более таком пылком, что ей подарит его тот, кому оно еще неведомо. А поскольку она сама будет направлять его, то впервые испытанные восторги и чувства, сделают сильнее ее собственное удовольствие. Вот что думала мадам д’Инвилль, но не об этом ли думают все женщины?