Картезианский развратник

Впрочем, вспоминал я не только о доме. Вы спросите — о ком? Разумеется, о Сюзон. Я сидел в укромном уголке, куда забился сначала от страха, а затем решил остаться, поскольку там мог беспрепятственно предаваться мечтам о своей возлюбленной. «Сюзон, дорогая Сюзон, — стонал я. — Я потерял тебя навсегда». Пережитое мной волнение лишь отодвинуло на второй план те чувства, что я к ней испытывал, но, оставшись наедине с собой, сразу же вспомнил милый образ, завладевший мной целиком. Думая о скорой разлуке, я чувствовал, что сердце мое разбито. Перед моими глазами вновь вставали все ее прелести, все уголки ее тела: бедра, ягодицы, шея, беленькие упругие сисечки, которые я покрывал поцелуями. Я вспоминал о том наслаждении, которое смог урвать вместе с ней, и, думая об удовольствии, испытанном с Туанеттой, говорил себе, а что, если бы я получил его с Сюзон? Если я лишился чувств на Туанетте, то на Сюзон я бы просто умер! Ах, я не сожалел бы о жизни, лишившись ее в этих объятиях!

Но что теперь станет с моей возлюбленной? Туанетта устроит ей жестокую расправу, и она скоро умрет от горя. Может быть, прямо сейчас она плачет, проклиная меня? Сюзон плачет, и я — причина ее слез, она меня возненавидит. Смогу ли я жить, если моя любимая будет ненавидеть меня, меня, обожающего ее, готового на все, чтобы уберечь ее от малейшего горя? Увы, она предвидела, что это плохо кончится, а я настоял на своем и навлек на нее несчастье! Такие мысли мучили меня. Они повергли меня в черную меланхолию, из которой я выбрался лишь услышав звон колокола, напомнившего мне, что пора идти на ужин.

Меня позвали. Мы вернемся к Сюзон немного позже, ведь она играет значительную роль в моих воспоминаниях. Но пока давайте отправимся вкушать пищу и познакомимся с несколькими персонажами, с которыми мне предстояло находиться за одним столом. Начнем с хозяина дома.

Господин кюре был из того сорта людей, на которых невозможно смотреть без смеха. Ростом в четыре фута, с широким лицом багрово-красного цвета и отнюдь не от употребления воды, такой же красный приплюснутый нос, маленькие черные бегающие глазки, над которыми нависают кустистые брови, низкий лоб, кучерявые, как у пуделя, волосы, и общий вид лживого хитреца — вот каков был из себя господин кюре. При этом мошенник всегда был не прочь позабавиться и делал это неоднократно, как мне было доподлинно известно из деревенских сплетен. Он охотно пасся в вертограде Господнем, другими словами строгал маленьких целестинцев. Подобной чести удостаивались самые могучие самцы, и наш кюре был одним из них, а надо сказать, что сей талант ценился побольше смазливого личика, так что наш кюре извлекал из него великую пользу.

Теперь поговорим о втором лице в доме господина кюре и замолвим словечко за его уважаемую экономку.

Госпожа Франсуаза была настоящей ведьмой, вреднее старой макаки, злее старого черта. Но если не брать этого в расчет, то эта женщина была сама доброта. На ее белом лице отражались целых пятьдесят лет, но так как старуха была заправской кокеткой, то никогда не давала себе больше тридцати пяти. Впрочем, несмотря на этот невинный недостаток, она была всей душой привязана к своему хозяину, причем настолько, что даже спустя пятнадцать лет службы у господина кюре, она все еще оберегала его от неприятных инцидентов, уже два или три раза вынуждавших его увольняться из семинарии, не дожидаясь окончания пятилетнего срока. А все потому, что ему никак не удавалось сдерживать свое чересчур покровительственное отношение к наставляемым юношам, что как правило и навлекало на него беду. И хотя у мадам Франсуазы глаза были в красных прожилках, нос выпачкан табаком, а беззубый рот растянулся до самых ушей, хозяин, из признательности за ее верную службу, никогда не лишал старуху своего уважения, что она ценила, как самую большую награду. Мадам Франсуаза управляла домом, здесь все проходило через ее руки, вплоть до денег пансионеров, которые вряд ли шли дальше. О господине кюре она всегда говорила исключительно во множественном числе: приходила ли она сообщить о мессе — «мы поставим вас в известность», или говорила ли о чем-то незначительном — «мы не можем продать это по такой цене».

«Эй! Мадам Франсуаза, — при этом мадам всегда произносится очень уважительно, она обижалась, если перед ее именем забывали упомянуть это почтительное обращение. — Эй, мадам Франсуаза, у меня больше нет денег».

«Да вы что же, полагаете, мы это делаем сами? Нам нужно вино, нам нужны свечи. А хлеб, его вы не считаете?»