Картина Черного человека

— Глеб, — проговорила я чужим, непривычно жалобным голосом, — это я… спаси меня! Только на тебя мне осталось надеяться! Не отталкивай меня! Не оставляй меня без надежды! Ведь нас что-то связывает, правда? Ты помнишь, как мы с тобой ходили по этим непрерывно меняющимся дворам Петроградской стороны?..

Злодей недоуменно взглянул на меня, а потом вырвал у меня из руки трубку и прохрипел в нее:

— Все, хватит! Ты убедился, что это она, твоя подруга? Так вот, если хочешь вернуть ее живой и невредимой — отдай мне ту картину… сам знаешь, какую!

— Хорошо. Говори, куда мне ее принести! И имей в виду: картина в обмен на девушку. Пока я не увижу ее рядом с собой, картину не отдам! Так что подумай, как это лучше сделать!

— Что? Ты еще будешь ставить условия? Да я… — но тут даже до меня донеслись из трубки короткие гудки.

Глеб смотрел на замолкшую трубку и думал.

Он узнал голос Али — но не узнал ее саму.

Эта жалкая, умоляющая интонация так на нее не похожа… а может, этой интонацией она что-то хотела ему сказать?

И что такое она говорила ему о дворах Петроградской стороны?

Они с ней никогда там не были. Они ходили по совсем другим местам…

Он снова восстановил в памяти ее слова.

Она говорила о непрерывно меняющихся дворах Петроградской стороны…

Но он видел Петроградскую сторону на той странной картине, на которой сама Аля видела лесной пейзаж.

И картина действительно раз от раза менялась…

Получается, что Аля намекала ему на эту картину.

А зачем на нее намекать, если похититель прямо о ней говорил?

Значит, Аля считает, что картина ему должна что-то подсказать…

Глеб нашел картину, поверх которой наскоро намалевал натюрморт, достал бутылку растворителя и начал осторожно смывать верхний слой краски.

По мере того как с холста исчезали торопливо намалеванные квадратные апельсины, под ним проступали знакомые дома старого Петербурга…

Знакомые?

Да, поскольку по всему старому центру в конце девятнадцатого века строили похожие доходные дома. Но на этот раз дома на картине были не теми, что прежде, уж такие вещи он отмечал сразу, у него наметанный глаз художника.

Шестиэтажный дом с балконами, которые поддерживали мускулистые атланты и кариатиды. Рядом — дом с пилястрами, в первом этаже которого разместилось кафе. Нет, не кафе, понял Глеб, приглядевшись. Не кафе, а восточная закусочная, где подают шаверму и кебабы. На улице — несколько столиков, за одним из которых сидели два человека восточного вида, перед которыми стояли тарелки с едой…

Глеб присмотрелся к этим двоим.

Один — постарше, с густыми усами, другой — совсем молодой… Чем-то неуловимо похожи.

Да это были те самые два абрека, которые приходили в студию с теткой из жилконторы!

Те самые, которые хотели украсть роковую, злополучную картину — а вместо этого похитили работу энергичной старушки Констанции Теодоровны!

Точно, это они едят шаверму на первом плане картины!

Никаких сомнений!

Глеб просто не верил своим глазам.

Ведь он сам собственноручно загрунтовал эту картину, прежде чем написать на ней натюрморт с апельсинами, — и тогда на ней не было уличного кафе, и уж точно не было двух абреков.

Не было и быть не могло!

Что же это значит?

Это значит, что картина необыкновенная и что она дает ему, Глебу, подсказку — где искать Алю.

Точнее, кто знает, где ее искать.

После разговора с Глебом злодей бросил телефон на пол и собирался было уже топтать его ногами, но видно было, что взял себя в руки. Он отошел от меня в сторону, но бормашину не убрал. Так что я решила потянуть время.

— А почему у тебя фамилия не Фиолетов, а Чернов? — спросила я.

— Ты и это знаешь? — неприятно удивился он. — А, после смерти мамы меня отдали в семью дальних родственников, и дядька дал мне свою фамилию, хотел, чтобы я продолжил его династию.

— Вот как? И кем же он был? Князем? Бароном?

— Он держал магазин хозтоваров! — фыркнул злодей. — И хотел, чтобы я потом работал с ним вместе! Отвратительный человек!

Я мысленно пожала плечами — что уж такого отвратительного? Взял в семью сироту, кормил-поил, хотел пристроить к делу. У меня вот и такого в детстве не было.

— А до этого с кем ты жил? Когда мать тебя бро…

— Она не бросила! Ее дед из дома выгнал! Она не могла меня взять с собой!

Все ясно: сбежала Карина из дома, а ребенка оставила родителям. Что ж, это мне знакомо… И в общем, совершенно меня не интересует, но нужно тянуть время, пока Глеб меня не вытащит отсюда. Если же он этого не сделает… нет, про такое я и думать не буду.

— А он, дед… это он во всем виноват! Он превратил жизнь моей матери в настоящий ад, он бесконечно к ней придирался, он не давал ей денег, заставлял тяжело работать! Потом, когда она сбежала, он наговаривал мне на нее! Он называл ее… нет, я не могу такое повторить! Это из-за него она умерла! Если бы он не выгнал ее из дома, она жила бы со мной… Он первый…

Вот как, все у него виноваты. Если так думать, то список виноватых можно пополнять сколь угодно долго.

Тут меня посетила неожиданная мысль.

— Он — первый? Что ты имеешь в виду?