Картина Черного человека

— Что?! Но зачем ты ее дал на эту выставку? Ее нужно было спрятать, чтобы не попала на глаза случайному человеку…

— Слушай, вот только не надо этого… не надо на меня всех собак вешать. Ничего я не давал, ее без меня на выставку отобрали. Понравилась она, понимаешь, устроителям выставки, да тут еще Констанция подсуетилась… вот я и приехал, чтобы проследить, как бы чего не вышло. Сперва хотел просто спрятать картину, но, когда пришел сюда, увидел, что этот номер не пройдет.

— Почему?

— Потому что ее выбрали «лицом» выставки, поместили и на обложку буклета, и на афишу… Бабулька наша вся в счастье…

Глеб показал мне большую афишу, выставленную перед входом на выставку.

На ней была репродукция картины — тихий петербургский переулок, красивый дореволюционный дом… ничего общего с тем лесным пейзажем, который видела я. Но раз Глеб говорит, что это та самая картина, значит, так оно и есть…

Возле афиши стояло нечто. Это чудо было в длинном платье с разрезом на боку и в шляпке с вуалью, а сверху на шляпке… вот вы не поверите, но там было самое настоящее птичье гнездо, и искусственная птичка сидела на искусственных яичках.

Лицо этого создания светилось от счастья.

— Это кошмар моей жизни, — скорбно сказал Глеб, перехватив мой взгляд. — Это и есть Констанция Теодоровна.

— Круто! Что же теперь делать?

— С ней уже ничего не сделаешь… да, а ты-то сюда зачем приехала?

Я ответила уклончиво — не хотелось рассказывать ему о письмах Карины и обо всем, что я сегодня узнала. Я еще сама не поняла, как к этому относиться.

— Ладно, пойдем уже на выставку, посмотрим, что там творится! Может, как-нибудь обойдется…

Мы прошли в выставочный зал.

По стенам были развешаны скромные городские пейзажи — набережные каналов, мосты и мостики, дворы-колодцы, мрачные дома с брандмауэрами… в общем, характерные виды Петербурга.

На самом видном месте, прямо напротив входа, висела та самая картина, из-за которой приехал сюда Глеб. И пока перед ней не валялись жертвы инфарктов и инсультов.

Людей на выставке вообще было немного, однако посреди зала толкались, поглядывая на часы, несколько представителей прессы. Они явно чего-то ждали.

— Глебушка! — встрепенулась одна из них. — Рада тебя видеть, как поживаешь? — и чмокнула его в щеку.

Глеб пробормотал что-то и попытался отойти, но она не отпустила, а спросила, как Алиса.

Вот значит, как! Она, стало быть, у него и дома была! Очень мне она не понравилась, противная такая, и лет, небось, уже сорок… Тут эта баба заметила меня и малость поскучнела.

Глеб спросил, чего все ждут.

— Да вот с минуты на минуту должен приехать Романецкий.

Услышав эту фамилию, я напряглась.

Глебу же она ничего не говорила, и он переспросил:

— Романецкий? А кто это такой?

Корреспондентка усмехнулась:

— Вот сейчас эту фамилию уже забыли, а когда-то его прочили в большие начальники, чуть ли не в губернаторы. Но потом он прокололся на чем-то и большой карьеры не сделал. Сидит сейчас на второстепенных ролях в Управлении культуры, дожидается, когда отправят на пенсию. Ну, вот прислали открыть эту выставку…

Тут в дверях послышался какой-то шум, и в зал вошел пожилой мужчина со следами былой значительности.

Я вглядывалась в его лицо, безуспешно пытаясь найти в нем какие-то знакомые черты…

Хотя… было в нем прежнее выражение самодовольства. А в остальном… старый, обрюзгший, жалкий человечишка. Очень противный.

Редкие волосы кое-как разложены по лысине, под глазами темные мешки…

Романецкий огляделся по сторонам с выражением смутного беспокойства, словно ему чего-то не хватало. Наконец он нашел взглядом журналистов, сразу успокоился и придал своему лицу умный и сосредоточенный вид, подходящий для официальной фотографии.

Фотографы сделали пару снимков.

К Романецкому устремился заведующий клуба, почтительно его приветствовал и повел по выставке, что-то вещая.

То и дело до меня доносились слова «Старый Петербург», «Творческое наследие», «Сохранение культурного достояния» и прочее в таком же духе.

Разумеется, первым делом Романецкого повели к главной картине.

У меня мелькнула было мысль предупредить его или как-то помешать, не дать подойти к роковой картине.

Я уже пошла наперерез Романецкому, чтобы остановить его…

Но на моем пути возник какой-то мрачный плечистый дядька и проговорил с угрозой:

— Девушка, стойте на месте!

Я вернулась и подумала: ну и черт с ним, будь что будет! Стану я еще насчет его здоровья беспокоиться, больно надо!

А заведующий клубом подвел Романецкого к картине и начал что-то о ней говорить, но тот вдруг покраснел, замахал руками и забормотал, как индюк:

— Что… что… что такое? Кто позволил?! Кто ее сюда пустил?!

— Кого? — испуганно переспросил завклубом.

— Ее! — выкрикнул Романецкий, ткнув пальцем в картину, и вдруг грохнулся на пол.

Тут поднялась паника, все разом заговорили, кто-то бросился к Романецкому, кто-то принялся звонить по телефону, фотографы начали снимать.

Тот дядька, который не подпустил меня, теперь стоял возле лежащего на полу начальника и отгонял всех от него.