Карты четырех царств.

— Грубый одиночный крюк. Или ошейник, или что ещё, — шепнул Ул. — Вот он: Трудолюбие… упорство? Что-то похожее.

Перевёрнутый грифель царапнул край рамки, поддел её, потянул… и рамка стала отделяться от карты, всё более походя на жилку подорожника, тонкую и упругую. Жилка тянулась, сборя край листка. Альв сох и сползал на колени, царапал морду Шэда судорожно сведёнными пальцами. Наконец, Лес упал, дёрнулся, затих… И сразу жилка на грифеле с сухим хрустом лопнула!

Нарисованный, но выглядящий живым, муравей отчаянным рывком юркнул в разрыв рамки… и сгинул без следа! Карта сделалась окончательно пуста. Помертвела?

— Я не потеряю друга, — шепнул Ул, сжал в кулак свободную руку и стукнул себя по лбу. — Успокойся. Дыши! Надо понять. Надо найти…

Ул прикрыл глаза и постарался увидеть Леса — настоящего. Свободного. Какой он, к чему обращён его взор, о чем болит душа, под каким солнцем расцветёт его улыбка? Умеет ли он, как сам твердил, мстить? Велика ли ненависть, так много раз им упомянутая?.. Сколько надо задать вопросов и найти ответов, чтобы заполнить жизнью один сохнущий листок, который больше не карта из чужой колоды, а всего лишь набросок о жизни. Пожелание? Пусть крошечное, лишь бы без фальши! Вся разница древнего создателя карты и Ула в том, что один желал ограничить, а второй — отпускал на свободу.

Рука с грифелем не дрожала. Ул удивился мужеству одной своей руки при потной второй и отчаянно трепыхающемся сердце. Рука донесла грифель до листка и точным движением, и, без изъяна и остановки, вывела безумный, безмерно сложный узор… Чёрный, в один тон. Гибкий, с непрестанно меняющейся толщиной линии. Узор разросся, вышел за пределы листка, сразу сделался менее реальным, но более живым. Ул всё вёл грифель, поймав ритм и более не сомневаясь. Последним росчерком он обрисовал почку на окончании побега, даруя ей право расти без ограничений… Рука упала — бессильная, словно она опустела.

— Шар, — прошелестел Шэд, опознав один из смыслов узора. Он наблюдал рисование молча, аж тремя головами, под разным углом и с разной высоты, а теперь придвинулся и ощупал листок кончиком языка. — Подарок. Славная игруш-шка.

— Да, он умеет делать подарки, он щедрый, — Ул рухнул на колени.

Бывшая карта муравья, а теперь зелёный листок со слабо светящейся зримой частью узора взлетел и, кружась и танцуя, опустился на кожу Леса. Дрогнул, пристраиваясь… и впитался, побледнел… пропал вовсе.

Какое-то время ничего не происходило, и Ул не дышал. Не мог! Он так надеялся на лучшее, так боялся не уследить… Но вот сухая кожа альва потемнела, начала крошиться и отслаиваться. Под кожей обнажалось чёрное, как обгоревшая головня, тело.

— Мои корни сгнили, — то ли выговорил Лес, то ли его слова придумал сам Ул, всматриваясь в шевеление губ.

Тело альва скрутила судорога, сразу ободрав всю кору, без остатка. Чёрный, извивающийся и ничуть не похожий на человека Лес скатился в пенную волну и пропал… лишь несколько капель янтаря отметили его путь, и Ул собрал эти смолистые слезинки, с ужасом глядя в пучину и не понимая, насколько поправимо то, что он сотворил с другом.

— Слежу, — Шэд пощекотал плечо Ула кончиком языка. — Альвам дно не опасно. Он справится, пустит корни. Или не справится и сгниет. Таков будет его выбор, свободный и честный. Спи.

— Я с некоторых пор думаю, что знаком с твоим вервром. Если так, он мне как бы враг… ну, если он не передумал, — вздохнул Ул. — По крайней мере, он бы точно уснул глубоко и спокойно, сотворив подобное! Прежде я злился: он бездушней и ему всё равно. Но теперь я подрос… знаешь, он ответственный. Я тоже. Я отдохну, проснусь и приму правду.

— Можешь знать его, да. Запах не тот, но всё проходит, всё меняется, — Шэд убрал под воду почти все головы, утопил до клыков последнюю. — Спи. Он крепко спал, сотворив разное, он собирал силы. Он ответственный.

Ул свернулся в клубок и закрыл глаза, стараясь не жмуриться. Расслабил руки, пальцы… задышал медленно и ровно. Перед внутренним взором одна за другой рисовались головы Шэда, играющие с шаром. Ул принялся мысленно дорабатывать набросок. Так и заснул, не превратив его в картину, достойную внимания Мастера О…

— С-сюда! — зашипело и забурлило.

Вздрогнув, Ул очнулся, вскочил и встряхнулся, отмахиваясь от брызг. Его разбудили, окатив с головы до пят! И это ещё пустяки! Издали, от тучевого горизонта, пёрло такое… О трёх головах, громадное, пышет огнём, разбрасывает искры. Средней головой ревёт так, что сердце останавливается, а волны встают дыбом!

— Биться — ратиться! — выплюнув клуб дыма, громогласно взвыла средняя голова. Из дыма в воем и свистом вырвался огромный шар и почти попал в островок Ула. — Не трусь! Конь на обед, молодец на ужин.

— Тогда ты точно без обеда, — Ул увернулся от искр, потянулся. — Эй, я без коня и…

— Я за коня, — вынырнула рядом некрупная голова и ехидно прищурилась. — Из-за тебя я обречён на самоедство. Борись! Или нас съедят.

— Всерьёз? — свесившись с острова, быстро уточнил Ул.