Карты четырех царств.

Оттолкнулся обеими руками от лежака для больных и поплёлся к печке, в лучшее место дома: там большой рабочий стол, утеплённое кресло с двойном подогреваемым пледом для ног. Доползти вышло бы проще. Но — неловко. Получится, признаешь меру усталости и правоту попечителя. И — сдаёшься… Снова сдаёшься. Который раз за эти десять дней? Не хочется вести учёт, но невозможно и не вести его.

Имя мира, где погиб древний лес — Турвра. Прежде было иное, но люди этого города помнят так: Турвра. И попечитель при первой встрече использовал это слово. Собственно, когда Ул и Алель шагнули из бурлящего океана Шэда сюда, они нос к носу столкнулись именно с попечителем. Судьба? Насмешка случая? Или обострённое внимание этого старика, умеющего видеть в своём городе главное, и иной раз — заранее. Если так, встречу создали опыт, чутье и сердце попечителя…

С первого взгляда он показался очень маленьким и жалким. Пожилой, сутулый человечек в старательно залатанном плаще, в круглых пластиковых очёчках, хранящих следы многих починок. Кожа в язвочках, дряблая… Попечитель заметил шагнувших в мир гостей, суетливо взмахнул руками, закашлялся. Сел — благо, Ул успел подпихнуть нечто годное и смягчил неловкое движение старика, дал ему время отдышаться и свыкнуться со странным происшествием.

Сам Ул тоже получил время и возможность осмотреться и… свыкнуться. Он впервые увидел через окна полуподвала тусклый мир, захламлённые развалины города. Он уловил смутное сходство с иным городом, живым и многолюдным, — из мира Лоэна. Только машины здесь превратились в рухлядь, дома — в руины, гладкие улицы — в эдакое поле взломанного весеннего льда… Безрадостный мир. Ни травинки. Паутина в прорехах окон. Трещины на земле, дороге, домах — как морщины на измождённом лице первого встреченного в сером мире человека. Морщины и язвы… Ул тогда поклонился и сразу подумал: старик похож на Монза. Глубоко в глазах лучатся неяркие, но настоящие свет и теплота. Поэтому стало сразу больно… И теперь, пять лет спустя, ещё больнее.

— Удивительное дело, в нашем городе гости, — дрожащей рукой старик поправил очки, щурясь и осторожно улыбаясь. — Я знаю в лицо каждого из пяти тысяч трёхсот семи своих подопечных. Это мой долг, как Первого попечителя. Я распределяю пишу и работу, тепло и воду… Вы не похожи на тех, кого в качестве гостей описывают летописи. Они бы не старались смягчить моё падение. — Попечитель грустно развёл руками, — увы, я стар и неловок… И всё же вы, полагаю, одного с ними рода. Вы возникли схоже, будто из воздуха. Вы не вполне подобны нам, людям Турвры. Что ж… так или иначе, я вас приветствую и готов выслушать.

Альва можно было в тот день записывать в памятники: он стоял и молчал, как немой, не осилив первого взгляда на дорогой мир. И пришлось Улу кланяться, представляться и вести беседу за двоих. Он тогда спрашивал прямо. Это казалось просто… И он получал ответы, которые причиняли боль.

Весь этот мир, с первого мига — сплошная боль.

Люди помнили очень немного о древней для них истории «яркого мира» — так они звали время до катастрофы. Своё представление люди основывали на летописях, а их — на дневниках учёных, честно, но весьма неполно описавших то, что называют тут «днём снежной Пыли». Попечитель без утайки рассказал: да, люди сами рассеяли Пыль. Именно с большой буквы, и вообще этим словом — Пыль — тут называли только одно: мельчайший порошок тёплого белого цвета с лёгким перламутровым переливом.

Пыль присутствует повсюду вне жилой зоны, состоящей из подвалов, полуподвалов, подземных ходов и убежищ. Зону обитания людей от внешнего мира — от Пустоши — отделяет герметизирующая поверхность, её постоянно проверяют и латают люди Первого инженера. Они же поддерживают работу «генератора свежести». Но, как подтвердил только что инженер, Пыль вездесуща, увы… Она вызывает язвы на коже, и это — при самом мимолётном контакте. Если значимую порцию Пыли проглотить или вдохнуть, смерть наступит через пять-семь дней, неизбежно.

Пыль рассеяли во исполнение договора, смысла которого попечитель не смог постичь, читая витиеватые намёки в дневниках и более поздних летописях-толкованиях. Но даже он разобрал: договор был с существами «особого рода» — с бесами, прямо назвал себе подобных Ул, не желая отгораживаться от смутного чувства причастности и вины. Попечитель кивнул и добавил: договор был ошибкой, возникшей вследствие жадности… Ошибкой, которую потомки беспечных людей яркого мира оплачивают в мире сером — долго, страшно, упрямо.