Катализатор

— Вижу, ты принёс нам подарок. Позволишь? — спрашивает он со всё ещё вытянутой рукой. Когда Зейн колеблется, Рэдклифф поясняет: — Откуда мне знать, что жидкость в склянке — это не какой-то виноградный сок?

Зейн кивает и передаёт ему склянку, но пододвигается к краю стула, словно думает, что оставаясь на расстоянии вытянутой руки, он продолжает держать ситуацию под контролем.

Рэдклифф открывает колпачок и выливает несколько капель на палец, а потом подносит его к своим шрамам на лице. Мой желудок скручивается, когда я вижу, как заживает кожа. Я хотела, чтобы они остались у него навсегда, но если так я смогу вернуть свою маму, то оно того стоит.

— Потрясающе, — говорит Рэдклифф, глядя в зеркальце, которое он вытащил из нагрудного кармана. Возвращая склянку Зейну, он ухмыляется. — Интересная у тебя сыворотка, — он кладёт тяжёлую ладонь на стол. — К сожалению, Зейн, между нами возникло недопонимание. Мы не удерживаем Вивиан Престон, она работает на нас.

Я подскакиваю на месте, роняя стул, и хлопаю ладонями по столу.

— Это ложь, — кричу ему в лицо. Пятна перед глазами заслоняют обзор, и я опираюсь на стол, чтобы взять себя в руки. Я так и знала, что они выкрутятся каким-нибудь образом. Всё было слишком просто.

Рэдклифф тянется к внутреннему карману своей военной формы — чёрного комплекта с синими полосами и белой вышивкой по бокам. Символ нашего общества — три бегущие ноги — рельефно выступает на обоих плечах.

Рэдклифф колеблется и, по всей видимости, отказывается доставать то, что собирался. Возможно, пистолет.

Я прожигаю его взглядом.

— Сядь, Престон, — холодно командует он.

Зейн поднимает мой стул и подталкивает меня, чтобы я села. Но я так зла, что могу плеваться огнём. Чувствую, как ярость закипает внутри, рвётся наружу из глубины моей души.

— Я могу это доказать, — Рэдклифф подносит к лицу свои чёрные часы: — Эбигейл, не могла бы ты позвать Вивиан Престон?

Зейн кладёт руку мне на спину, возможно, чтобы убедиться, что я не брошусь душить Рэдклиффа. Но поворачиваясь к двери, я мысленно готовлюсь к тому, что могу увидеть. Какой она будет? Грязная, лохматая, может даже в синяках.

Но я оказываюсь не готова к тому, что вижу на самом деле.

Раздаётся цокот каблуков. В дверях появляется женщина в узкой красной форме, с жемчужными украшениями. Её рыжие волосы закручены в классическую шишку. В руке у неё планшет для бумаг. Её лицо расплывается в улыбке, когда она видит меня.

Мама.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Сорвавшись со стула, я влетаю в её объятия. Её планшет падает на пол. Я так счастлива увидеть её, что даже не хочу думать о том, что за уловку они придумали.

Все эмоции, которые я испытала за прошедшую неделю, всплывают на поверхность, и горячие слёзы жгут мои глаза, текут по щекам. Я вдыхаю её запах, такой родной запах детского порошка и лаванды. Я прижимаюсь к ней и не могу отпустить. Боюсь, что мне всё это просто снится и что в любой момент я могу проснуться в камере два на два метра. Одна.

От моих слёз у неё появляется тёмное пятно на красном пиджаке, но не похоже, что её это беспокоит. И только тогда я вспоминаю, что мы здесь не одни. За нами наблюдают — нет, внимательно разглядывают — трое мужчин. Один хороший, двое плохих.

Я отстраняюсь, вытираю глаза ладонями и вдыхаю сопли, пока они не вытекли. Её руки тут же проводят по моим волосам… по тому, что от них осталось.

— Ты отрезала волосы? — она выглядит печальной, но потом улыбается. — Тебе идёт.

Я отшагиваю назад и рассматриваю её одежду.

— Ты носишь костюм?

Она колеблется, а затем расплывается в ещё одной широкой улыбке.

— Да. Я ношу его на работе, — она крутится на месте, слегка пошатываясь поначалу, но потом восстанавливает равновесие. — Тебе нравится?

Мои глаза сужаются. Что-то не так. Я хватаю её за руки и вынуждаю посмотреть мне в глаза.

— Мам, ты не помнишь? — я разворачиваюсь и указываю пальцем на Рэдклиффа. — Они тебя похитили, держали в той камере с крысами и не давали мне забрать тебя домой, — я встряхиваю её. — Почему ты ведёшь себя так, будто ничего не случилось?

Её глаза распахиваются, и она на секунду выглядит сбитой с толку, но потом растерянность сменяется улыбкой.

— Нет, солнышко. Тебе просто приснился плохой сон. Я была здесь всё это время. Работала.

Мои руки безвольно падают. Я не понимаю, что происходит. Почему она лжёт ради них? Она же знает правду.

— Престон… — голос Рэдклиффа холоден. — Похоже, ты что-то перепутала.

— Ничего я не перепутала! Я знаю, что произошло, — кричу я. В отчаянии я разворачиваюсь к Зейну. Само собой, он должен мне верить.

Но его лицо отражает сомнения.

— Неудивительно, учитывая твоё состояние, — продолжает Рэдклифф, ничуть не обеспокоенный моей злостью. — У тебя ведь это началось недавно?

Мои глаза прожигают ненавистью.

— О чём это ты? Что началось?

— Ты уже рассказала своему парню правду о том, кто ты? — спрашивает Рэдклифф приторно сладким голосом.

О нет. Я понимаю, к чему он клонит. Мой живот сжимается, колени подкашиваются. Я опираюсь на спинку стула, чтобы удержаться на месте.