Катарсис. Том 2

Он обнаружил их возле хаты. Один обливал бензином приоткрытые ворота из канистры, второй возился во дворе у машины Тарасова.

Глеб тенью метнулся к первому и рубанул пыхтящего парня ребром ладони по толстой шее. Тот сунулся носом в землю и затих. Но его брат услышал шум падающего тела, насторожился и прошипел:

— Алекс? Что там у тебя?

Тарасов проскользнул в ворота и неожиданно вырос перед «быком», заставив его шарахнуться назад и стукнуться спиной о багажник машины.

— Привет, поджигатель. Не ждал?

«Бык» проворно выхватил из-под полы куртки какой-то длинный предмет, оказавшийся при ближайшем рассмотрении помповым ружьем «сайгак», и Глеб разрядил в него прихваченный с собой «мангуст». Три извивающиеся голубые электрические змейки вонзились в грудь бугая, он с тихим взвизгом выронил ружье и упал.

Открылась дверь в сени, во двор выглянул Евстигней Палыч в одних трусах.

— Это ты, что ли, шумишь, внучек?

— Я, — отозвался Тарасов. — Забыл кое-что в машине. Акуля спит?

— Уснула сразу, как только легла. Даже сказку не дослушала.

Дед пересек двор, зашел в будочку туалета, не заметив лежащее у «пятнадцатой» тело. Вышел, почесываясь, зевнул.

— Не забудь ворота закрыть. И не проспи: в семь уже выезжаем.

— Не просплю, — пообещал Глеб. — С нами Софья с Оленькой поедут, не возражаешь?

— С чего б я возражал? Разместимся как-нибудь.

Дед ушел в хату.

Глеб взвалил на плечи воняющую потом и мочой тушу «быка», отнес к его дому и свалил в палисадник на клумбу с цветами. Затем таким же манером перетащил брата. Посидел возле них несколько минут, ожидая, когда они придут в себя. Сходил к ним в дом, вынес ведро воды и вылил на каждого по полведра. Братья очухались, заворочались, тараща глаза, озираясь, не понимая, как они сюда попали.

— Я мог бы вас кончить еще там, у машины, — сказал Тарасов, передергивая затвор помповика, — и меня бы оправдали, потому что доказательства вашего преступления налицо. — Он пнул ногой канистру с бензином, та упала, бензин начал выливаться на землю. — Вы хорошо меня понимаете?

«Быки» ошеломленно переглянулись.

— Не слышу! — Тарасов направил ствол ружья в грудь светловолосого бугая.

Тот на карачках отполз назад, просипел:

— Понимаем…

Глеб покачал головой.

— Честно говоря, верится с трудом. Пострелять вас прямо здесь, что ли? Или вызвать омоновцев из Ветлуги?

— Не надо, — пробормотал темноволосый брат. — Мы уедем…

— Громче!

— Мы уедем! Завтра… соберемся только…

Глеб с удовлетворением кивнул.

— Теперь верю. Но запомните: дадите хоть малейший повод — и я вас не пожалею! Слово офицера! И не надейтесь на своих братков в милиции, на них тоже управа найдется.

Он повернулся и зашагал прочь, но, сделав два шага, оглянулся, чиркнул спичкой о коробок, поджог его весь и бросил на канистру с бензином. Братья с воплями бросились наутек. Глеб снова двинулся по улице к дому Софьи и не обернулся, когда сзади рвануло.

Брызги горящего бензина разлетелись в разные стороны, попали на стены хаты, и «быки» принялись их тушить. Молча! Метод воспитания, примененный Тарасовым, подействовал на них должным образом.

Софья встретила его на пороге в одной ночной сорочке, подозрительно потянула носом.

— От тебя бензином воняет. Куда ходил? — Она увидела в его руке ружье. — Что это?!

— Ничего, все в порядке, — успокоил он женщину, прислоняя ружье к крыльцу. — Братья хотели поджечь дом деда и машину, пришлось их урезонивать.

— Ты… их?..

— Помял немножко, — небрежно отмахнулся Глеб. — Ружье отобрал, посоветовал уехать, они пообещали.

— Представляю себе, как ты им советовал! А если не уедут?

— Тогда я поговорю с ними еще раз. — Голос Тарасова стал жестким. — Не бери в голову, я знаю, что делаю. Помоги лучше смыть грязь и бензин.

Софья послушно принесла ведро с водой и мыло, и Глеб с удовольствием вымылся под струями холодной колодезной воды.

— Вот теперь пойдем спать. Подъем в шесть часов.

Софья прижалась к нему, шепнула:

— Ты, оказывается, умеешь наживать врагов.

— Не только, — возразил он. — С нормальными людьми я дружу. Но никому не позволю нагличать до беспредела!

Софья вздрогнула.

— Ты так говоришь…

— Как?

— С ненавистью!

— Это не ненависть, это отношение к подлецам и негодяям. Я никогда никого не обижал зря.

Софья прижалась к нему сильней.

— Обними меня…

Тарасов поцеловал ее и поднял на руки.

Никогда прежде ему не было так хорошо, как в этот августовский день на пасеке деда.

Ушли прочь заботы и тревоги, забылись невзгоды и стычки с разного рода подонками, не приходили мрачные мысли о грядущем возвращении в отряд. Ничто не могло нарушить возникший союз двух сердец и двух аур, ни одно тревожное ощущение не могло поколебать атмосферы дружелюбия, нежности, радости и уюта, царившей вокруг. В душе Тарасова пели птицы и летали ангелы.