Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Но лозунги у большевиков самые добрые… — заметил Нилус.

— Не обижайтесь, но по словам судят о намерениях человека только дураки… Большевики врут бессовестно, нагло.

— А тех, кто не хочет верить лжи, тащат в ЧК! — согласился Нилус. — Сколько людей там пострадало за неосторожное слово! Моего приятеля инженера Алексеева расстреляли только за то, что он предсказал: «Деникин войдет в Одессу». А у Алексеева четверо маленьких детишек…

— Мы с вами, как говорят партийцы, стоим на одной платформе. Судить надо только по поступкам. А дела учеников Ленина и Троцкого самые злодейские. Кровью и злобой на свете ни одного хорошего дела еще не делалось. Если бы, не приведи господи, большевикам удалось надолго утвердиться у власти, то это было бы хуже Мамаева нашествия. — Бунин выглянул в окно и воскликнул: — Никодим Павлович идет — вот это сюрприз!

На лестнице тяжело заскрипели ступеньки. Маститый академик Кондаков был признанным византологом. Больше того, во всем мире ученые изучали его труды по археологии и древнерусскому искусству, ссылались на них в своих работах.

Кондаков ценил Бунина как умного собеседника, а в его творчество был просто влюблен, собирал его книги. На стене своего кабинета в кипарисовой рамочке Кондаков недавно повесил автограф стихотворения «Край без истории». («Очень прошу, перепишите для меня от руки!» — упросил он Бунина. Тот не преминул эту просьбу уважить.)

Кондаков как завороженный твердил строки этого стихотворения:

Край без истории… Все лес да лес, болота,Трясины, заводи в ольхе и тростниках,В столетних яворах… На дальних облаках —Заката летнего краса и позолота,Вокруг тепло и блеск. А на низах уж тень,Холодный сизый дым…

Вот и теперь, едва он взошел на бунинский порог — крепкий в плечах, высокий, не по годам стройный, с окладистой бородой и сиянием живых умных глаз, — едва взял в руки чашку с чаем, как нараспев стал читать:

…Стою, рублю кремень,Курю, стираю пот… Жар стынет — остро, сыроИ пряно пахнет глушь. Невидимого клираТончайшие поют и ноют голоса…

— Никодим Павлович, — остановил Бунин, — я ведь еще пять томов написал, а вы все читаете лишь это стихотворение. Верочка, налей чай гостю.

— Что нового в нашем мире? — спросил Нилус.

— В нашем мире мало утешительного. Я не верю в прочность положения ни Деникина, ни Колчака. Я все чаще вспоминаю пророчество Жюля Мишле: для России двадцатый век станет катастрофой. Земля насытится кровью, а женщины убоятся рожать, ибо плоды их чрева обречены на муки.

— Вот оно что! — У Бунина вытянулось лицо. — Оказывается, мы не вовремя появились на свет?

И все почему-то поверили в это жуткое предсказание. Кондаков потянулся было за кусочком хлеба, лежавшим на серебряном подносике, но отдернул руку: это был единственный кусочек.

— Кушайте, Никодим Павлович! — стала просить Вера. — У нас мука есть.

Кондаков помедлил, но, кивнув благодарно, стал по крошке отламывать хлеб и класть в рот, тщетно пытаясь скрыть лютый голод.

— Увы, — выдохнул он, — француз прав. Вы люди молодые, меня переживете. И вспомните меня лет через двадцать пять: Россия погрузится в кромешную тьму. Болеют не только люди, болеют народы. Большевики — это наша болезнь, и болезнь тяжелая, лихорадочная, трудноизлечимая. Мы ее получили за наше российское благодушие, за неумение дорожить теми огромными благами, которые послал нашему народу Господь. — Он закрыл глаза, осенил себя крестным знамением и воззвал: — Отец Небесный, пошли нам исцеление…

— Кто же исцелит нас? — спросил Нилус.

— Мишле говорит: спасение придет из-за моря.

Бунин кисло усмехнулся:

— Значит, доктор — иностранец?

— Да, значит, этот доктор — иностранец. И не надо от этого падать в обморок. Мы столетиями, как чумы, боялись иноземцев. Их не надо бояться. Их надо приручать. Пусть служат России. Это понимал Петр Первый. Он сумел заставить иностранцев и их капиталы служить на благо своей державы.

Бунин улыбнулся:

— Я все-таки верю в самобытное развитие России. Но у Мишле есть единомышленники. Помню первые дни марта прошлого года в Москве. Банки еще выдавали вкладчикам деньги. Я проходил Ильинкой, там у банка густая толпа ждет. Тут же газетчик вечернюю газету предлагает:

— Купите, господин! Хорошие новости…

— Николай на трон вернулся?

— Нет, немцы Харьков взяли.

— Что же в этом хорошего?

— Эх, барин, лучше черти, чем Ленин. Это я вам точно говорю.

Вера заварила крепкий чай и заботливо разливала его мужу и гостям. Редко вмешивавшаяся в споры, на этот раз вставила слово:

— Не пойму, чего мы все ждем в Одессе? Пока большевики опять вернутся? Уехали бы, попутешествовали по свету. Хоть в том же Константинополе перезимовать, а к весне большевиков окончательно разобьют, вот и вернемся по домам.