Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Пей, пес! А то оно у тебя вовсе перестанет биться… Так, хлопцы, говорю?

Все дружно загоготали:

— Так, батько, так! Пусть хлебает…

Мижурин, ходивший в предынфарктном состоянии, с отвращением проглотил вонючую самогонку.

— Вот сейчас и полегчает! — обнадежил батько. — И только.

Как ни удивительно, начальник гарнизона сразу же почувствовал себя легче, стал глядеть веселее.

— Вот видишь, он, первач, у нас целебный! — торжествующе произнес батько. — А теперь, хлопцы, по другой примем. За светлое дело освобождения трудящих!

Мижурин и все прочие опрокинули по второй кружке.

…Сподвижники вскоре в разговоре слегка распоясались, стали непринужденней и нахальней.

— Батько! — повернул усатую, разрубленную у лба морду Гавриил Троян. — Расскажи, как тебе Ленин кланялся.

— Да я уже…

— Батько, не все слыхали. Расскажи, не жмись, — дружно загудел стол.

Уже раз двадцать Махно рассказывал сподвижникам, как ездил он в Москву. Но вспоминал об этом с удовольствием, поэтому жаться не стал. Историю эту он уже сказывал складно, как по писаному.

Глуховатым, сиплым голосом батько начал:

— В прошлом годе по весеннему времени, когда мы временно, из соображений тактической дипломатии, поддерживали красных и когда те дали мне орден Красного Знамени, германо-австро-венгерские отряды заняли мое родное Гуляй-Поле. Весть эта застала меня на станции Царево-Константиновка, застала и потрясла. А бегство революционных сил я видел сам. Все это сделалось за мою трехдневную отлучку. И только.

Махно посмотрел в лица сподвижников и прочитал в глазах восхищение блестящим слогом батько.

— Ну ро́ман прямо! — искренне восторгнулся Абраша Шнейдер, который возил с собой в сумке книжки и даже иногда по слогам читал их.

— С помощью веры в революционное крестьянство и моей непримиримости к тому, чтобы гетман воцарился на Украине, я решил пробраться в Москву. Я хотел у Ленина определить свою дальнейшую политику. От Астрахани до столицы я добирался вначале по воде, затем по железной дороге.

И вот я оказался у ворот Кремля. И только. Возле них прохаживался латыш-стрелок с ружьем. За ним — другой. У меня уже был ордер-документ из Моссовета. В комнатушке возле ворот мне выписали пропуск. Я вошел во двор Кремля, поднялся по трапу на второй этаж. Я пошел влево, не встретив ни одного человека. Лишь на дверях читал: «ЦК партии», «Библиотека». Я пошел в ЦК…

Перебив Махно, поднялся широкоплечий, с чубом, падавшим на щеку, заведующий идеологическим отделом Володин:

— Пьем, хлопцы, за освободителя всех пролетарий и крестьянства особенно, за нашего дорогого и прочее, за батько Нестора Иваныча, который добрался до самой Цеки! — И перевернул содержимое кружки в красную пасть.

Махно выпил со всеми вместе и продолжил:

— В ЦК сидели четыре человека. Один показался мне Загорским, другой Бухариным. Этот указал нужную дверь. Я постучал, вошел. Сидит девица, говорит: «Чего вам?»

— Я хочу видеть Председателя Исполкома Совета рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов товарища Свердлова.

Девица записала мой документ и направила в другую дверь. И только. Там помещался выхоленный мужчина. Он тоже спросил, что мне нужно. Я пояснил. Тогда он спросил удостоверение.

— Так вы, товарищ, с юга России? С кем имеете связи?

Я бегло ответил. Допрашивал он меня и дальше о настроении крестьян, каково их отношение к Раде и к советской власти.

— Батько, — подал голос Каретников. — Мы не выпили за твое прибытие в Москву…

— Это надоть! — дружно поддержали застольники. — За прибытие, мать в ногу, в эту самую Москву, чтоб ей провалиться! Вместе со всеми москалями и кацапами. Чтоб их подняло да хлопнуло!

Выпили. Жевали сало и глядели батьке в рот. Тот степенно продолжал:

— Мужчина куда-то позвонил по телефону и тут же предложил пройтись в кабинет к председателю ВЦИКа товарищу Якову Свердлову. И только. Прежде я слыхал, что к вождям простому смертному не дойти. Теперь я остро почувствовал вздорность этих слухов. И свободно вошел в двери Свердлова. Вижу: из себя жидок кучерявенький, верткий, все покашливает и глазки отводит. Улыбается, ручку протянул, влажненькая она. Тычет в кресло: дескать, садись! Спрашивает:

— Товарищ Махно, вы с нашего бурного юга. Вы чем там занимались?

— Тем, чем занимались широкие массы тружеников революционной деревни. Они живут идеями революции.

Свердлов перебил меня:

— Что вы говорите, крестьяне юга в своем большинстве кулаки и сторонники Центральной рады.

Я, конечно, рассмеялся…

В это время Исидор Лютый, зная порядок, икнул и прошепелявил:

— Хлопцы, выпьем за встречу батько с товарищем жидом, как его…

— Свердловым, — подсказал Абрам Шнейдер.

Выпили. Крякнули. Закусили.

— Ну, батько, слухаем тебя! Скажи, как ты с Лениным поссорился?

— Это позже. Тогда Свердлову без всяких колебаний признался, что я — анархист-коммунист бакунинско-кропоткинского толку.

— Нет, — отвечает мне Свердлов, — вы совсем не похожи на анархистов, которые засели было на Малой Дмитровке, да мы их, гадов ползучих, раздавили. Сей миг об вас позвоню товарищу Ленину.