Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Дон-Аминадо показал пропуск — на «Дюмон-д-Юрвиль».

На этом закопченном корабле среди прочей богемы найдет себе местечко присяжный поверенный из Киева Яков Борисович Полонский — будущий приятель Бунина, будущий корреспондент «Последних новостей», будущий свидетель страшного финала политических и кровавых игр — Нюрнбергского процесса. И будущий отец замечательного человека — мальчика по имени Саша.

Полонский-младший сделается одним из крупнейших книжных антиквариев Европы, прекрасным знатоком редких русских книг. По всему белу свету будет он собирать автографы Бунина. Многое вернет Александр Яковлевич на родину. Именно от него, среди других материалов, автор этой книги получил некоторые из цитируемых здесь писем Ивана Алексеевича.

Выпив вино, Дон-Аминадо прочитал выстраданное:

Не уступить. Не сдаться. Не стерпеть.Свободным жить. Свободным умереть.Ценой изгнания все оплатить сполна.И в поздний час понять, уразуметь:Цена изгнания есть страшная цена.

Пройдет совсем немного времени, и Дон-Аминадо станет пользоваться бешеным успехом у россиян, заброшенных на чужбину. Его стихотворными фельетонами станут зачитываться все — от великих князей до рабочих завода «Рено». Имя его будет куда известней, чем, скажем, Марины Цветаевой, а блестящий афоризм и на родине будут повторять спустя почти столетие: «Жизнь бьет ключом, и все по голове».

* * *

На причале Карантинной набережной случилось событие, которое ввергло в глубокий траур российских деятелей культуры, собиравшихся отплыть на «Дюмон-д-Юрвиле». По невыясненной причине на пароходе произошел сильный пожар. Обгорела вся верхняя часть, сильно пострадала палуба, и мачты торчали в пасмурное небо грустными головешками. От красавицы наяды, украшавшей нос корабля, уцелел лишь роскошный торс, покрытый зеленым мхом и перламутровыми морскими ракушками.

Корабль удалось починить, но отход его задержался до 20 января. Но вот загудели машины, затряслась палуба, из покривившихся от пожара труб повалил густой дым, расстояние между пароходом и причалом росло все более. Росло быстро и неотвратимо. На причале еще долго виднелась, все уменьшаясь, фигура Бунина в легком гороховом пальто.

7

«Дюмон-д-Юрвиль» скрылся в бурном море, и Бунину, оставшемуся в Одессе, предстояло прожить в этом городе семнадцать страшных дней.

Если в чем не было сомнений, так это в том, что большевики непременно займут город. Все дело было в сроках да в том, удастся ли до этого времени бежать. Местные власти в лице полковника Ковтуновича сообщили, что «эвакуация будет всеобщей». Но, ссылаясь на телеграмму Деникина, пропусков на выезд никому не давали. Даже иностранным подданным.

Впрочем, если бы пропуска и были, то толку от этого мало: весь уголь для пароходных топок кончился.

Бунин начал думать о том, как пешком уйти из города. Начни он осуществлять этот план, российская литература уже тогда лишилась бы классика: окрестности Одессы кишели бандами, для которых своя голова копейка, а чужая — полушка.

* * *

Тем временем обстановка в городе резко менялась, и не в лучшую сторону. Вовсю шла на улицах пальба. Спешно эвакуировался Государственный банк. Хлеб купить стало невозможно. Бунину удалось приобрести шматок сала за фантастическую сумму — полторы тысячи рублей. На Молдаванке и по окраинам срывали у офицеров погоны. Вовсю шли еврейские погромы. Все лавки были заперты. В городе царила паника. И неспроста.

На Одессу наступал командир кавалерийской бригады 45-й Красной стрелковой дивизии неустрашимый Григорий Иванович Котовский. Кроме того, что он неоднократно сидел за грабежи и убийства, Котовский обладал потрясающей физической силой и неотразимым воздействием на представительниц прекрасного пола. Оба этих полезных качества командир эксплуатировал вовсю: первое помогало в боях, второе украшало личную жизнь.

Умер он насильственной смертью уже в мирное время, когда был для общего употребления создан иконописный образ «большевика-ленинца». Есть точка зрения, что убрали его сами кремлевские вожди — за строптивость. Действительно, Григорий Иванович никогда себя ленинцем не называл, а гордо именовал «анархистом-кавалеристом».

8

Действие развивалось как в хорошей пьесе, где развязка наступает в финальной сцене. Так, в самый последний момент на самый последний пароход Бунин получил наконец пропуск. Пароход назывался «Спарта». Его, правда, еще никто не видел. Но его все жаждали, как манны небесной, и он должен был прибыть к одесскому причалу от турецких берегов. Если, конечно, не нарвется на мину или сам по себе не развалится от ударов бушующей водной стихии.

И вот он пришел, долгожданный, антикварный от древности, бросил швартовые.

Второго февраля Вера записала в дневник:

«На сердце очень тяжело. Итак, мы становимся эмигрантами. И на сколько лет? Рухнули все надежды и надежда увидеться с нашими. Как все повалилось…»