Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Служил в «Орловском вестнике» — корректором, и передовиком, и театральным критиком. В 1891 году переехал в Полтаву к брату, который уже теперь там заведовал статистическим бюро губернского земства. Здесь началась интересная жизнь.

Иван Алексеевич работал в земстве библиотекарем, затем, как и брат, занимался статистикой, разъезжая по губернии, встречаясь с самыми различными людьми.

Но одна встреча была особенной, воспламенила молодое сердце влюбчивого поэта.

Ее звали Варвара Пащенко. Она носила очки, имела характер расчетливый и служила корректором «Орловского вестника». Она не отказала молодому поэту в ласках. Тот пламенел от страсти и сочинял для нее: «С каждым днем со мной ты холоднее; может быть, расстанемся с тоской; избери же друга веселее и моложе сердцем и душой».

И вот в мае 1892 года Бунин сел на поезд и прикатил в Елец. Он отправился с официальным предложением к папаше возлюбленной — доктору Пащенко.

Доктор знал о существовании Бунина, как и о его решительном намерении. Он был сух. Сдержанно указал рукой:

— Пройдите, молодой человек, в кабинет.

Они уселись в глубокие кресла друг против друга. Папаша, очень схожий лицом со своей дочкой, почесал кончик носа и строго посмотрел на гостя сквозь стекла пенсне водянистым взглядом, словно собирался без наркоза вырезать аппендицит. С легким презрением наставительно произнес:

— Варвара мне сказала, что находится с вами в преступной связи. Здесь я могу лишь ей сочувствовать. Но дочь сообщила и о вашем намерении просить ее руки. — Доктор растянул узкие губы в подобие улыбки. — Вы, молодой человек, настолько не развиты, что не понимаете комичности такого намерения? Вы головой ниже ее по уму и образованию. Угар первой страсти пройдет, о чем вы станете говорить с Варварой, которой я дал хорошее воспитание и образование? Снова объясняться в любви?

Доктор прошелся по кабинету, ступая носками вовнутрь стоптанных башмаков, вздохнул и вдруг перешел на сочувственный тон:

— Поверьте, дружок, страсть хладеет быстро, и окажется, что вы совершенно чужие друг другу люди. И к тому же вы нищий! За это вы должны сказать спасибо вашему отцу, который разорил семью. — Голос доктора стал накаляться. — Он сделал вас бродягой — без дома, без профессии. И вы имеете наглость давать волю вашему чувству? Вы мизинца моей дочери недостойны…

Бунин, пылая от стыда, не дослушал, выскочил от доктора. Дома его ждала… Варвара. Она молча вопросительно глядела на своего вздыхателя.

— Твой отец срамил меня, обзывал…

— Ах, не расстраивайся!

— Давай венчаемся тайком?

— Нет, это убьет отца. Давай по-прежнему жить нелегально, я буду как твоя жена…

Впрочем, спустя непродолжительное время папаша Пащенко написал дочери, что согласен на венчание ее с Буниным. Но она скрыла это письмо. И Иван Алексеевич так никогда и не узнал об этом согласии. (Это послание обнаружили в архиве Пащенко много лет спустя после ее смерти.)

В то же время она тайно виделась с молодым богатым помещиком Арсением Бибиковым, за которого и вышла замуж.

Иван Алексеевич женился лишь в 1898 году на Анне Цакни, гречанке. Женившись, года полтора прожил в Одессе (где сблизился с кружком южнорусских художников). Затем разошелся с женой… Впрочем, по собственному признанию, Цакни он никогда не любил.

* * *

Несчастная любовь к Варваре Пащенко нанесла рубцы на бунинское сердце. Но она же дала писателю тот горестный опыт, который нельзя постичь ни воображением, ни умственным напряжением. Это надо пережить самому.

И еще, что вынес он со своего рождения и юных лет, что пронес через всю жизнь:

«Я многое кровно унаследовал от отца, например, говорить и поступать с полной искренностью в том или ином случае, не считаясь с последствиями, нередко вызывая этим злобу, ненависть к себе… Он нередко говорил с презрением к кому-то, утверждал свое право высказывать свои мнения, положительные или отрицательные, о чем угодно, идущие вразрез с общепринятым:

— Я не червонец, чтобы всем нравиться!

Он ненавидел всякую ложь и особенно корыстную, прибыльную, говорил брезгливо:

— Лгут только лакеи.

И я был в детстве и отрочестве правдив необыкновенно».

Бунин всю жизнь был правдив необыкновенно.

* * *

В ту ночь с 22 на 23 октября, когда ему исполнилось пятьдесят два года, когда чужое небо было залито могильной чернотой и даже звезды, словно провалившись в преисподнюю, не посылали свой мертвенный свет на далекую землю, Бунин записал в дневник слова, которые много объясняют в его характере:

«Тот, кто называется „поэт“, должен быть чувствуем как человек редкий по уму, вкусу, стремлениям и т. д. Только в этом случае я могу слушать его интимное, любовное и проч. На что же мне нужны излияния души дурака, плебея, лакея, даже физически представляющегося мне противным? Вообще раз писатель сделал так, что потерял мое уважение, что я ему не верю, — он пропал для меня. И это делают иногда две-три строки…»

2