Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках

Был ли там Ясной вообще?

И почему никто не предупредил о том, что хоронить его – или очередного двойника, Кузина, Спиридонова, Игнатьева, Зельдовича, всех сразу – будут под крышкой?..

Вогулкина приехала в крематорий раньше времени. Пока ждала, купила в киоске четыре красных гвоздики (их здесь бессловесно заворачивали в бумагу, не предлагая «как-нибудь оформить»). Наблюдала за тем, как входят в зал ожидания другие прощальники – лица их были Вогулкиной незнакомы, но пару старух из Дома Чекистов она вроде бы опознала. Они были без цветов, с решительным выражением на лицах. Странное дело: Ясной умер, сама Юля постарела, а обманутые старухи почти не изменились. Заколдованный дом. Там, наверное, не бумаги Анастасии Романовой замурованы, а рецепт вечной жизни.

А вот капитан Воронин-Ваулин в крематорий почему-то не явился.

Тоже умер, поди. И ведь не проверишь! А старухи – живы…

Чем дольше стояла Юля у закрытого, с прикрученной винтами крышкой гроба, тем сильнее прорастала внутри неё тоска: стойкий сорняк с мясистым корнем.

Стебель тянулся от сердца к горлу, чтобы выскочить воплем, – но по кому ей вопить, не по Олегу же Аркадьевичу Ясному?

Или всё-таки по нему?

Жизнь большинства людей скучна и утомительна, особенно жизнь условно порядочных людей, таких как Юля и Паша. Да, они не обманывают, не воруют, не выдают себя за генералов и даже грешат исключительно по расписанию, утешая себя тем, что не хотят доставлять своим ближним непереносимых мучений. Но жизнь их становится с каждым годом всё тяжелее, каменеет день ото дня. Сбросить бы её с плеч, как гору, которую Сизиф вполне мог бы принести к Магомеду, – и стать таким образом его двойником.

Паша, пробравшись ближе к гробу, взял Юлю за руку, и она вспыхнула от радости, которая пока ещё не растворилась в утомительной, скучной жизни. Но скоро и от неё ничего не останется, кроме двух-трёх искр в памяти – и те со временем погаснут.

«Кто зажёг в тебе свет, обернётся твоей тенью и в ночной тишине вырвет сердце из груди», – на сей раз это не Паша, а Юля вспомнила подходящую к случаю цитату.

Но вслух произносить не стала.

Смотрела, как условный брат Ясного идёт к микрофону, слегка раскидывая носки в стороны. Балетная походка!

Думала, что покойник, скорее всего, и вправду учился в Пермском хореографическом училище, был внуком генерала Игнатьева и владельцем работ Марка Шагала. Вся его ложь – временами топорная, временами изысканная, как брюссельское кружево, все его преступления, мошенничества, обман – вырастали из желания быть честным с собой, а не с другими. Он сам был своим собственным двойником, а не искал сходства с другими, как это делает весь мир.

Юля высвободила свою ладонь из Пашиной руки – и улыбнулась, как не принято на похоронах.

Даже на похоронах афериста.

Игрок за номером 12849

Человек вечно должен думать о лице, которое прячут, но в действительности берёт в расчёт лишь маску, данную маску, а не какую-либо иную. Скажи мне, какую маску ты носишь, и я скажу, какое у тебя лицо.

Хулио Кортасар

За окном ходили бабушки-сталкеры: без масок, перчаток и чувства вины. Комарова с высоты второго этажа сверлила бабушек взглядом на протяжении сигареты. Потом возвращалась в комнату, бахнув балконной дверью, и снова хваталась за горячий планшет. Игрок за номером 12849 прислал вызов. Счёт 45:3 в её пользу.

Комарова была уже не молоденькая, поэтому всё про себя отлично знала. Понимала, что надо держаться подальше от всяких там денежных пари, казино и компьютерных игрушек. Даже от невинных аркад вроде той, где Губка Боб бегает от Планктона. В эту аркаду играл Ваня ещё в первом классе, а мать его, всего лишь раз попробовав, прошла махом несколько уровней и тут же испугалась, ощутив нехороший внутренний зуд: алчбу продолжения.

– А Парамоша-то азартный, – сказал ей давным- давно Миша Зайцев, забывшийся, как предполагалось, напрочь вместе с группой Queen, префом и сигарами, которые Миша курил со знанием дела, несмотря на нищие девяностые. И вот теперь вспомнился, явился в памяти объёмно, потащив за собой весь тот вечер, месяц и год.

Парамоша возник тогда в разговоре вот по какой причине. Вечером у холостого Зайцева собирались компании условно интеллигентных людей, и с одним из них (Кирилл – очки, бородёнка, «Беломор») Комарова внезапно схлестнулась в споре: Кирилл говорил со слюнями на губах о какой- то западной модели по имени вроде бы Виктория Мазза. А Комарова была совершенно уверена в том, что эту самую Маззу зовут Валерией, – не потому что следила за её, прости господи, карьерным ростом, а потому что обладала уникальной памятью на любые человеческие имена (даже венгерские и китайские).

Кирилл закусил удила вместе с бородёнкой, слюни, как праздничный салют, полетели во все стороны.

– Виктория! – кричит. – Гадом буду, Виктория!

А тогда ведь не было телефонов с интернетами, как сейчас, когда любой спор решается молчаливым гуглением нужного слова – и торжествующим показом нужной ссылки. Надо было искать какие-то журналы, доказывать знание матчасти.