Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках

Я думала, папа что-то скажет женщине в ответ, но он только усмехнулся немного, и женщина ему улыбнулась, а потом протянула мне изящный конверт, на котором была приклеена марка с надписью «Ческословенско» и рисунком, воспроизводящим в художественном виде трагедию в Лидице.

Мне ужасно хотелось распечатать письмо прямо тут, на почте, но папа сказал – потерпи до дома.

Когда мы вернулись, папа аккуратно разрезал конверт – из него выпала бледно-розовая страничка с маленьким рисунком пони в правом нижнем углу. Я взяла эту страничку с благоговением.

«Дорогая подруга Аня, —

Зора писала разборчивым почерком с идеальным наклоном, —

я буду, конечно, с тобой переписываться. Только чешскому я тебя учить не могу, потому что я живу в Словакии и не знаю чешский язык.

Пришли мне, пожалуйста, твою фотографиру, дорогая подруга Аня. Напиши, что ты любишь делать. Я люблю читать. Я учусь только на единицы и двойки^[3] и хочу стать врачом. Кем ты хочешь стать?»

Письма в Чехословакию, которые папа отправлял по моей просьбе с университетской почты, и М/П, приходившие в отдел доставки у «Буревестника», отличались друг от друга не в советскую пользу. Дело было не только в изящных конвертах, красивых марках и нарядных открытках, которые Зора присылала мне к Новому году (одну такую открытку, с украшенной елью, стоявшей в элегантной гостиной, я помню по сей день как живую – вместе с горьким чувством осознания, что у нас никогда не будет ни такой ели, ни гостиной). Дело ещё и в том, что Зора писала мне именно письма – пусть и короткие, – а я отправляла ей в ответ куцые послания на полстраницы из серии «Ни о чём». Писать в Чехословакию о чём-то действительно важном (поссорилась с подругой – не по переписке, а по двору; села в новой юбке на тополиную почку и получила от мамы нагоняй; влюбилась в брата другой подруги – похоже, что, как всегда, безответно) я не решалась – понимала, что представляю в своём скромном лице всю советскую пионерию. Хотелось выглядеть перед Зорой Галбавой в лучшем свете. И фотографию я долго не могла ей выслать именно по этой причине: портреты-открытки, которые делали в Универбыте на Посадской, мне не нравились – точнее, мне не нравилась моя физиономия на этих портретах (Наташу Кулешову, например, сняли в той же студии вполне прилично). Потом уже брат, кажется, договорился с кем-то из друзей-фотолюбителей, и мне сделали небольшой, с пол-ладони, узнаваемый портрет (косы верёвками, глаза немного выпученные, губы толстоваты, но в целом – ничего, нормальная). А Зора мне прислала крошечное фото, снятое для какого-то документа, – и мама, увидев его, аж задохнулась:

– Какая красивая девочка!

Я там особой красоты не увидела, но маме, как обычно, поверила. Фото Зоры хранится у меня по сей день – она и вправду, теперь-то я это вижу, была очень красивой. Даже на чёрно-белом снимке видно, как контрастируют светлые (голубые?) глаза с длинными тёмными волосами. Носик прямой, ноздри аккуратно вырезаны, и брови идеальные – сама себе ни за что так не выщиплешь!

Интересно было бы увидеть взрослую Зору, хотелось бы знать, какой она стала сейчас. Но, увы, это желание не сбудется – на мои взрослые письма, написанные с полным соблюдением европейского хорошего тона (то есть на английском – с чего бы свободной словачке помнить язык проклятых оккупантов?), Зора так и не ответила.

Я не знаю, выучилась ли она на врача, как мечтала в детстве, вышла ли замуж, есть ли у неё дети, счастлива ли она. Я даже не знаю, жива ли Зора – в конце концов, за несколько десятков лет, отделивших это моё взрослое, английское, письмо от детских, всякое могло случиться…

Мне хочется, чтобы Зора была жива – просто решила не отвечать своей невидимой подруге Ане из СССР, или, что более вероятно, тот адрес в Тренчине давным-давно устарел.

Тренчин – красивый город. Зора присылала мне открытки с видами, и я каждый раз страдала, что живу не в Москве и Ленинграде и не могу прислать в ответ такие же красо́ты… Открытки с видами Свердловска из ларька «Союзпечать» были, как аккуратно выразилась мама, «несколько пугающими».

– А ты отправь открытку с Петергофом! Это же всё равно СССР! – посоветовала тётя Наташа, опять случившаяся у нас дома проездом из Тюмени. – У них такого точно нет!

Я послушалась тётю Наташу и послала Зоре золочёного Самсона, раздирающего пасть льву: сверкали оба так, что глазам было больно смотреть.

Зора сдержанно поблагодарила меня в ответ – видимо, Самсон не произвёл на неё особого впечатления, а может, уязвил имперской мощью.