Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках

Но сегодня на взлёте, нахохлившись в кресле и глядя бессмысленным взором в иллюминатор, за которым желтел осенний лес («Прямо карри!» – сказал кто-то сзади восторженным голосом), Зиновьев не испытал привычной радости. Командировка вдруг представилась ему двухдневным испытанием, а московские пробки – пыткой, чем они, впрочем, и были на самом деле.

Самолёт взлетал над лесом цвета карри, деревья удалялись, превращаясь в овчинку, неясно, стоящую ли выделки, но совершенно точно уступавшую размерами небу.

«Как быстро летит самолёт, но ещё быстрей – время», – печально думал Зиновьев, никогда не страшившийся банальностей. Всего месяц назад под крылом на взлётке весело кипела зелёная трава – и вот вам, пожалуйте, осень. Ни намёка на жару.

Никита поступил на факультет международных отношений, выбрал почему-то корейский язык. Надя тут же наняла ему юного целеустремлённого репетитора, от которого сильно пахло специями (большую часть времени репетитор проводил на кухне родительского ресторана). Зиновьев вздрагивал, проходя мимо комнаты сына – оттуда летели совершенно инопланетные звуки.

А Надя, выдохнув после «самого трудного в нашей жизни лета», призналась мужу, что обманула его – и это не даёт ей спокойно спать по ночам. Зиновьев хотел было в шутку опровергнуть супругу: он-то знает, кто в их семье по ночам не спит! Но промолчал – и правильно сделал. Надя плакала, обнимала мужа и гладила по голове. Поцарапала ему случайно кольцом кожу на виске – и тут же стала извиняться с новой силой теперь уже за это.

– Ненавижу тебе врать! Я тогда встречалась, конечно, ни с какой не с Ингой.

– Да уж я понял, – сказал Зиновьев.

– То есть мы вместе с Ингой ходили к одному её знакомому, который обещал отмазать Никиту от армии.

– Надя! – вскинулся депутат. – Совсем сдурела?

– Да, да, – кивала жена, – я могла тебя крепко подставить, но это ведь наш единственный сын, Олежка! Я не хочу, чтобы его послали куда-нибудь в Сирию или чтобы он чистил зубной щёткой сортиры!

Ингин знакомый наобещал златые горы по умеренной цене, но, к счастью, всего через пару дней после этого местный университет опубликовал список поступивших – и фамилия Зиновьев в этом списке присутствовала, а вот в столичных её не оказалось. Татуированный Денис каким-то чудом протырился в МГУ – Никита рассказал об этом без обиды, но голос его всё-таки дрогнул. Слегка.

Настя уговорила сестру-двойняшку не давать бывшему мужу второго шанса. Дима, сын Серёги Камаева, провалил вступительные экзамены и ждал осеннего призыва, а блондинка Даша – весеннего ребёнка.

Ну а самые удивительные перемены произошли в жизни Всеволода Иванова, самого юного в Государственной Думе помощника депутата. Наивному Зиновьеву даже в голову не пришло задуматься о том, как истолкуют его появление на людях с симпатичным мальчиком, но, как ни странно, криво улыбнулись лишь двое. Историю Севы депутат никому не рассказывал, а в том, что парень оказался не просто толковым, но исключительно одарённым к общению с людьми психологом-физиогномистом, Зиновьев убедился ещё в первый день Севиной «службы».

Жил мальчик по-прежнему в приёмной семье, в школе был на хорошем счету, вот только спортом теперь совсем не занимался: работа на депутата Зиновьева отнимала всё время. Сева старался отправлять матери посылки на зону как можно чаще. Навещал её во все разрешённые дни.

Зиновьев раз спросил:

– Взял бы меня с собой, нет?

Мария отбывала срок в Нижнетагильской колонии. От Екатеринбурга на машине два часа, но если за рулём Юра – полтора. Зиновьеву давно надо было съездить в Тагил по партийным делам, вот он и совместил полезное с… полезным. Свои дела решил быстро, от обеда с местным коллегой уклонился. Поели с Юрой и Севой готовых сэндвичей, выпили чая из термоса, в котором раньше явно заваривали кофе. Похвалили Тагил – и воздух стал чище, и набережную красивую сделали, не город – загляденье!

– В советское время здесь дышать нечем было… – сказал Юра, бросая уточкам крошки от сэндвича. Подумать только, уточки! В советское время их сожрали бы вместе с перьями…

Когда подъезжали к колонии, Сева сгорбился, погрустнел.

– Не переживай, – мягко сказал Зиновьев. – Я часто с заключёнными встречаюсь. Ничем таким меня не удивить.

Но всё-таки удивился. Иванову он представлял себе другой, видел присоединённые к делу фотографии.

Мария сильно похудела, глаза были потухшие, даже при виде сына не вспыхнули.

– Вы помогите мне Христа ради! – сказала она депутату. В устах язычницы это звучало несколько странно. – Я ж не убивала, а мне присудили как Байракову, это несправедливо! У меня ребёнок по чужим людям скитается!

– Я не скитаюсь, мама, – сказал Сева, мучаясь от стыда. – Я работаю.

– Тебе не работать надо, а учиться! Помогите, раз вы весь такой депутат, сделайте чего-нибудь!

Мария действительно считала себя невиновной и, более того, обманутой. Это ведь она заявила на Байракова в милицию после того, как убедилась в том, что он планирует принести её сына Всеволода в жертву Сатане. Об этом Байраков писал своему учителю, обсуждая технические тонкости обряда.