Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

Ну так я говорил о том, что мы ели и пили, но – не только. Помимо кое-каких приправ и специй, по мне – так слишком уж пряных, я впервые испробовал некой мавританской травки, которой, смешавши ее с табаком, моя новоявленная подружка чрезвычайно ловко набила трубки с металлическими чашечками и длинными деревянными мундштуками. Надо сказать, мне никогда особо не нравился табак – ни в каком виде, включая и то в пыль растертое зелье, что так любил трепетными ноздрями втягивать дон Франсиско де Кеведо. Однако же как было новичку не отведать знаменитой местной достопримечательности? И вот, не следуя примеру Алатристе, вообще отказавшегося от этого угощения, и Себастьяна Копонса, всего раза два пыхнувшего дымком, я выкурил целую трубку – и тотчас сделался как-то дурашливо весел, голова пошла кругом, язык стал заплетаться, тело будто утеряло вес, и показалось, что я плавно парю над городом и морем. Это не мешало мне принимать участие в беседе, невеселый тон коей противоречил благолепию застолья и шальным деньгам, свалившимся на сотрапезников. Копонс до смерти хотел попасть в Неаполь или еще куда-нибудь – мы знали, что «Мулатка» через двое суток снимется с якоря, – но должен был оставаться в Оране, ибо прошениям его об отставке ходу не давали.

– …по всему видать, – хмуро договорил он, – что гнить мне здесь до Страшного суда.

После этих слов он выдул чуть не кварту малаги – резковатой, пожалуй, но крепкой и ароматной – и прищелкнул языком, как бы в знак того, что против рожна не попрешь. Рассеянным взором я следил за тремя девицами, которые, увидев, что мы заняты беседой, оставили нас в покое и, отойдя к перилам, принялись болтать между собой и подавать приветные знаки проходящим по улице солдатам. Сводня, знавшая, что после набега день год кормит, на славу вымуштровала своих корсарок, и те даром времени не теряли.

– Есть одно средство, – промолвил капитан Алатристе.

Мы – а особенно Копонс – взглянули на него внимательно. Лицо арагонца оставалось, по обыкновению, бесстрастно, но в глазах блеснула надежда. Слишком давно был он знаком с Алатристе и усвоил накрепко: старинный его друг слов на ветер не бросает.

– Средство покинуть Оран? – уточнил я.

– Да.

Копонс взял капитана за руку – пальцы его пришлись в точности на то место, где на предплечье оставался рубец от ожога, полученного два года назад в Севилье, когда мой хозяин допрашивал генуэзца Гараффу.

– Пропади оно все пропадом, Диего… Я дезертиром не буду. В жизни своей ниоткуда не бегал, а теперь уж поздно начинать.

Капитан, приглаживая усы, улыбнулся ему. Улыбнулся открыто и ласково, что случалось с ним крайне редко.

– Я говорю, что есть средство выбраться отсюда достойно и законно… Уволиться честь по чести, с записью в аттестате.

Арагонца слова эти обескуражили.

– Я ж тебе толковал: Бискарруэс, который тут всем заправляет, не отпустит. Ты ведь знаешь, нет ходу из Орана, никому нет. Ну разве что тем, кто, вроде вас, приплыл, постоял – и назад.

Алатристе покосился на трех девиц и понизил голос:

– Сколько у тебя денег?

Копонс нахмурил лоб, мучительно соображая, к чему бы этот вопрос – к селу или к городу? Потом понял, в чем дело, и замотал головой: дескать, куда там, и думать забудь, того, что я получил за набег, не хватит.

– Сколько, я спрашиваю? – настойчиво повторил капитан.

– За вычетом тех, что придется выложить за угощение, эскудо восемьдесят наберется. Ну еще какой-нибудь меди наскребу… Но я ж тебе сказал…

– Вот предположим, свезло тебе… Попал в Неаполь. Дальше что?

Копонс расхохотался:

– Зачем спрашивать? Без гроша в кармане в Италии что делать?.. Опять завербовался бы, ясное дело, куда-нибудь. Ловчил бы к вам, на галерный флот, попасть.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Я, мало-помалу выныривая из туманного морока, наблюдал за ними с живым любопытством. От одной мысли, что Копонс поплывет с нами в Неаполь, мне хотелось плясать от радости.

– Диего…

Это слово прозвучало скептически, однако искры упования разгорались в глазах арагонца все ярче. Капитан вымочил усы в вине, подумал еще немного и вот, решившись, тряхнул головой:

– Твои восемьдесят да те шестьдесят с чем-то, которые я получил за набег… Это будет… это будет…

Загибая пальцы над медным мавританским подносом, заменявшим нам стол, капитан, с четырьмя правилами арифметики управлявшийся не так споро, как со шпагой, полуобернулся ко мне. Я потер лоб, стараясь разогнать последние клочья тумана, застилавшего мне мозг:

– Сто сорок.

– Курам на смех, – отозвался Копонс. – Чтоб уволить меня вчистую, Бискарруэс затребует впятеро больше.

– Значит, еще пять раз по столько… Выходит… Иньиго, ну-ка помножь… И сложи сто сорок да те двести, что я выручил в Мелилье за добычу с галеоты…

– Еще не спустил? – поразился Копонс.

– Нет, представь себе. Держу в тайничке на гребной палубе, а цыган из Перчеля – ему еще лет десять на галерах сухари грызть: зверюга почище самого комита – за ними присматривает… И дерет с меня за сбережение по полреала в неделю. Ну, Иньиго, счел? Сколько вышло?

– Триста сорок.