Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

Он непременно хотел, чтобы мы познакомились с его семейством и рассказали, что привело нас сюда. В обиталище его – тесном и темном, скудно освещенном единственным огарком – пахло плесенью и чем-то прогорклым. На стене висела солдатская шпага с широкой гардой и толстыми защитными кольцами. Две курицы клевали на полу хлебные крошки, за кадкой с водой, догладывая мышку, алчно урчал кот. Проведя много лет в Берберии и утеряв надежду когда-либо отсюда выбраться, Малакальса в конце концов выкупил, окрестил и взял в жены пленную мавританку, наплодил с нею пятерых детишек – это они сейчас, босые и оборванные, беспрестанно сновали по комнате взад-вперед, путаясь под ногами.

Фермин позвал жену и велел ей подать вина. Мы принялись отказываться, ибо в голове шумело от выпитого у Сальки и в таверне, однако хозяин и слушать ничего не хотел. Ковыляя по комнате, он расстилал на столе какую-то дерюгу взамен скатерти, придвигал табуреты и приговаривал:

– У меня в доме чего другого, может, и нет, может, и вовсе хоть шаром покати, но уж стакан-то вина двоим старым товарищам я поднесу… Троим, – поправился он, когда ему сказали, что я – сын Лопе Бальбоа.

Через мгновение появилась и жена – смуглая, молодая, но уже огрузневшая, сильно изношенная родами и трудами, с завязанными на манер конского хвоста волосами, в платье испанского покроя, но при этом в мягких кожаных бабучах на ногах, со звенящими на запястьях серебряными браслетами, с синеватыми татуировками на тыльных сторонах ладоней. Когда, скинув шляпы, мы по очереди протиснулись за шаткий сосновый стол, она безмолвно разлила вино по кружкам, разнокалиберным и щербатым, и скрылась в своем кухонном закутке.

– Бабочка справная, – вежливо заметил Алатристе.

Малакальса резко взмахнул рукой, подтверждая:

– Чистая, честная, порядливая. Может, чересчур живого нрава, но послушная. Из здешних отличные жены получаются, надо только уметь в руках держать… Испанкам до них не досягнуть, как бы нос ни драли.

– Да уж куда им! – веско и значительно согласился капитан.

Тощенький мальчуган, лет трех-четырех от роду, черноволосый и курчавый, робко приблизился к столу и вцепился отцу в штанину, а тот подхватил его, нежно поцеловал и усадил к себе на колени. Четверо других ребятишек – старшему было на вид лет двенадцать – наблюдали за нами от дверей. Ноги у всех были босы и грязны. Копонс выложил на столешницу несколько монет, но Малакальса воззрился на него, не прикасаясь к деньгам. Потом перевел взгляд на Алатристе и подмигнул ему.

– Сам видишь, Диего, – заговорил он, одной рукой поднося стакан к губам, а другой обводя свое жилище, – каково живется в отставке солдатам короля. Тридцать пять лет беспорочной службы, четыре ранения, в костях ревматизм, и, – тут он похлопал себя по бедру, – заднюю клешню скрючило, не разогнуть… Вот бы знать, что так оно все кончится, в ту пору, когда там, во Фландрии – помнишь небось? – мы начинали тянуть эту лямку и ни ты, ни я, ни Себастьян, ни бедняга Лопе, земля ему пухом, – как бы поминая его, он поглядел на меня и поднял стакан на уровень глаз, – и никто из нас еще не брился. А-а?

В словах его не слышалось особой горечи – он, как и подобает людям этого ремесла, безропотно принимал свою долю и словно бы всего лишь перечислял то, что и без него отлично известно всякому отцову сыну. Капитан слегка подался к нему:

– Ты-то почему не возвращаешься на Полуостров? У тебя есть на это право…

– Что я там забыл? – Малакальса погладил сына по черным завиткам. – Сидеть на паперти, выставив напоказ порченую ногу? Христарадничать? Побирушек и без меня пруд пруди…

– Домой бы поехал. Ты ведь из Наварры, так? Из долины Бастан, сколько мне помнится?

– Да, из Альсате. Но опять же – что мне там делать? Если кто из соседей меня еще не забыл, в чем я сильно сомневаюсь, представь, как они будут тыкать в меня пальцами: «Гляди, вон еще один из тех, что поехал за богатством и честью, а вернулся нищим калекой, чтоб клянчить на монастырском подворье даровую миску супа». Здесь, по крайности, нет-нет да и случится набег, и ветеран без помощи, пусть и скудной, не останется. И потом, ты же видел мою супружницу и… – он снова погладил сына по голове и показал на тех, кто стоял у двери, глядя на нас во все глаза, – этих вот пострелят. Вот переберусь с ними в Испанию – а вдруг, не ровен час, святая инквизиция прицепится, наушников и соглядатаев у нее хватает… Так что уж я лучше здесь. Здесь, по крайней мере, все ясно. Понимаешь?

– Чего ж не понять?

– А кроме того, здесь у меня товарищи. Под стать тебе, Себастьяну и мне самому… Есть с кем поговорить… То к морю спустишься, поглядишь на галеры, то к городским воротам, когда солдаты входят или выходят… То в казарму сходишь – а тебя там угостят, кто еще помнит, поднесут стаканчик… Постоишь на смотру или на разводе караулов, помолишься на полевой мессе… Услышишь: «Под знамя – смирно!» – и как будто сам еще не списан. Это, знаешь ли, хорошо от тоски помогает.