Казачий адмирал

В крепости поселился со своей свитой главнокомандующий польскими войсками гетман великий литовский Карл Ходкевич — шестидесятилетний плотный мужчина с редкими седыми волосами и усами, концы которых были загнутыми вверх. И надбровные дуги у него были изогнуты вверх, из-за чего казалось, что брови залезли на лоб от удивления. Оттопыренные уши наводили на мысль, что в детстве воспитывали будущего гетмана так же, как обычных деревенских пацанят. В тот день, когда я видел великого литовского гетмана в первый раз, одет он был в синий жупан с золотыми пуговками, подпоясанный наборным ремнем из золотых прямоугольных пластинок, и обут в красные сафьяновые сапоги с вышитыми золотыми нитками крестиками в овальных рамках. Карл Ходкевич стоял на крыльце того, что раньше называлось донжоном, а теперь стало жилым домом владельца замка, встречал гостей — гетмана Малой Руси Петра Сагайдачного. Был гетман великий литовский без головного убора. Там встречают близкого человека, родственника или ничтожного просителя. Насколько я знаю, Петр Сагайдачный в родственниках Карла Ходкевича не числился. Если и понимал гетман Малой Руси тонкости политеса, вида не подал. Наверное, купился на улыбку главнокомандующего польской армией — типичную улыбку будущих западноевропейцев — растянутые до ушей губы и холодные, расчетливые глаза.

Надо признать, что нашему приходу поляки очень обрадовались. Крымские татары под командованием Джанибек-Гирея, сопровождавшие нас во время перехода и беспокоившие мелкими стычками, распустили слух, что разгромили нас. Поляки приуныли. Их было всего тридцать пять тысяч. Такими силами выстоять против трехсоттысячной турецкой армии шансов у них не было. Впрочем, треть турецкой армии составляли обоз и прислуга и еще треть — стражники из городских гарнизонов, умеющие только взятки брать. Карл Ходкевич повел Петра Сагайдачного внутрь дома, а нам, куренным атаманам, сопровождавшим гетмана, предложили подождать во дворе, как обычным слугам. Поскольку большинство этих атаманов — бывшие крестьяне, оскорбления они не поняли.

А я понял и тоже выказал неуважение — отошел в западный угол Княжьего двора, где, окруженные десятком наблюдателей, фехтовали на рапирах немецкий офицер-наемник и польский шляхтичам. Техничный немец — высокий, худой, длиннорукий, белобрысый и узколицый — побеждал импульсивного поляка, низкорослого и пухлого, но очень подвижного, из-за чего напоминал шарик ртути. Сражались обычными рапирами с деревянный наконечник на острие. Иногда после батмана наконечники слетали, но бой останавливали не сразу. Выиграть надо было по результату трех раундов. Видимо, любые поединки появились одновременно с цифрой три.

— Пся крев! — выругался поляк, проиграв в третий раз, и отдал победителю злотый — серебряную монету, по стоимости равную золотому флорину.

— Кто-нибудь еще хочет сразиться? — спросил на немецком языке наемник.

Среди шляхтичей не нашлось желающего расстаться со злотым.

— Я готов, если кто-нибудь одолжит рапиру. Свои оставил дома, на войне они ни к чему, — сказал я на польском языке.

— Возьми мою, — сразу предложил пухлый поляк.

Как догадываюсь, если я выиграю, это будет его маленькая месть немцу, а если проиграю, ему будет не так обидно.

Еще со времен своего первого учителя фехтования гепида Сафрака я знал, что германцы техничны и сильны, но действуют строго по правилам. Мой противник знал, что если я перехожу вправо, то после батмана нанесу стокатту под рукой, а я возьми и уколи над рукой. Во втором раунде поймал его на длинном выпале с приседанием, о чем он, возможно, знал, но раньше не сталкивался. В третьем я перекинул рапиру в левую руку, что было для немца не ново, но ударил, как правша. Тонкие губы на его узком лице выгнулись краями вверх, став похожими на букву V, что, как я догадался, обозначало улыбку, причем искреннюю.

— Мне говорили, что казаки — хорошие бойцы, — произнес он на немецком языке, отдавая мне злотый, полученный от поляка.

— Немцы тоже хорошие фехтовальщики, — откомплиментил я на его языке и сделал предложение, от которого было трудно отказаться: — Не хочешь сразиться со мной вдвоем с приятелем? — кивнул я на другого немца, такого же белобрысого верзилу. — Один раунд. Если победите, два злотых с меня, если проиграете, заплатите три.

— Вдвоем против тебя одного? — уточнил немец.

— Да, — подтвердил я, — но буду сражаться двумя рапирами, если кто-нибудь одолжит еще одну.

— Я одолжу, — предложил на немецком языке пожилой мужчина с обвисшими усами, придававшие его широкому и тщательно выбритому лицу грустное выражение, явно знатный поляк, одетый в вышитый золотом, черный жупан и, несмотря на жару, в бобровую шапку, выкрашенную по нынешней моде в зеленый цвет и с разрезом спереди, края которого соединял золотой сокол, расправивший крылья.

Позолоченная гарда его рапиры была фигурной, в виде двух переплетающихся восьмерок. В навершие вставлен бриллиант, не очень крупный, но хорошо ограненный. Этот камень стоил дороже всего остального. Эту рапиру я взял в правую руку, а первую — в левую.