С ужасного дня исчезновения единственной дочери Кусы находились в постоянной тоске и так изменились в своей наружности, что Молявка чуть мог узнать в них тех, которых знал всего за три месяца. Оба супруга встретили его ласково, но с горькими рыданиями. Заплакал с ними и зять. Но Кусиха тотчас же, не стесняясь, начала упрекать Молявчиху, хотя беспрестанно при этом просила у зятя извинения за то, что так отзывается о его матери. Впрочем, вспыльчивая и самолюбивая, но чрезвычайно добросердечная Кусиха тут же изъявляла с своей стороны готовность и примириться.
— Ошельмовала, — говорила Кусиха, — всю нашу семью, павыдумывала про нас чорт-зна-що таке, абы добрых людей вид нас одвернуты. И кто еи зна, чого вона так на нас вызвирылась. Ничого, далеби, ничого мы ий не вди-ялы, мы до неи з щирого серця як до родычки нашои, а вона на нас, як лютый ворог. И тепер мы на неи ничого, Бог з нею, нехай Господь еи судыть! А мы ничого, таки ничогисенько!
Малявка, слушая подобное, был в большом затруднении, что отвечать, но Кус вывел его из такого положения. Он встал, пошел к двери и сказал:
— А йды, зятю, сюды, я тоби щось скажу.
Молявка вышел с ним вместе в сени, и Кус ему сказал:
— Ты, зятю, на се не потурай! Поколотылись промеж себе жинки, а тут-де взялысь цокотухи з боку, да й сталы их подцьковуваты. Пидожды, любый зятеньку, все переме-леться и зминыться. Абы тильки Ганна знайшлась, то мы б гуртом взялысь и зараз старых баб на згоду привелы. Ох! Да где-то тыеи Ганны взяты!
И Кус горько зарыдал.
Расстроенный видом плачущих родителей, Молявка обещал во что бы то ни стало из всех своих сил искать Ганну, уверял, что он готов идти хоть в пекло, лишь бы ее вернуть и избавить от беды. В заключение он сказал, что пойдет сейчас к полковнику спросить совета, куда ему кинуться.
Пришел Молявка-Многопеняжный к своему полковнику. ,
Борковский, обращавшийся вообще с подчиненными холодным, сухим, начальническим тоном и не делавший до сих пор для Молявки никакого исключения, в этот раз принял его с осклабляющимся лицом, поздравлял с сотницким званием, изъявлял надежду, что, оставаясь по-прежнему в Черниговском полку, он может всегда рассчитывать на своего полковника как на искреннего покровителя и благодетеля. Потом Борковский объявил ему о том, что услышал от воеводы о браке жены его с воеводским человеком. Молявка побледнел и затрясся. Борковский начал его утешать таким же тоном, в каком говорила ему мать, доказывал, что хотя здесь было коварство воеводы, но дело не могло совершиться без участия и согласия самой молодой Моляв-чихи — невозможно ей иначе очутиться где-то под Москвою и обвенчаться с другим. Полковник советовал Молявке с своей стороны отречься от такой жены и, пользуясь нарушением брачной верности с ее стороны, подумать и об устройстве своей судьбы.
— Моя рада, серце козаче, — сказал • полковник, — пийты до воеводы, да взять вид ёго выпис об тым, що, казав вин, до его прислано вид попа того, що винчав твою жинку, да с сим выпысом иты до преосвященного Лазаря: нехай вин, бачучи, що жинка твоя порвала мал-женський союз, розрышыть и тоби, яко вильному и вцале вид того союзу свободному, з иншою дружыною закон прийняты. Архиепископ повинен тоби то на писми даты. Ты молодець голинный и велце розумный: пиднесешься высоко. Я се бачу. Бо я старый птах — наскризь тебе як и кожного чоловика угляжу! Кусова дочка невелыка пташына, а за тебе тепер хоч яка паиночка замуж пийде. Да от, прикладом сказать: у моеи жинки есть небога-се-стреныця. Багато уже до . неи молодят залецалося, вона всими гордувала и гарбуза им пидносыла. А тобою и та не побрезгувала бы. Се я тоби так тильки на приклад кажу; таких панночок чи мало знайдеться в семьях у наших значных товарыщив. А то все не ривня яким-не-будь там Кусам. Бо ты, серце козаче, тепер уже не рядовык, а сотнык, наш брат значный товарыщ, так тоби уже слид з нашим братом, а не с простыми рядовыками риднытыся.
Молявко-Многопеняжный вдруг как будто освежился от таких слов и благодарил полковника за добрый отеческий совет. ■
Возвратившись к матери, он рассказал ей обо всем, что слышал от полковника. '