Каждому свое

Лучиано оказался вполне респектабельным сеньором, которого природа наградила множеством достойных качеств и, что самое важное, в разумных пропорциях. Был он не толст и не худ, невысок, но и не мал ростом, услужлив, но с чувством меры — не в ущерб собственному достоинству.

— Вчера мы с другом обедали в «Бристоле», — неспешно начал знакомство Генрих, — где нас обслуживал ваш коллега Сильвио, который и отрекомендовал ваш ресторан как «лучший в городе», а вас — как лучшего официанта в современной Европе. А потому мы и решили отпраздновать небольшой юбилей завтра именно здесь и непременно под вашим патронажем.

— Спасибо, Сильвио, за добрые слова, а вам — за доверие ко мне, но именно завтра у нас в ресторане собирается, как его называют, «закрытое общество». Уже сегодня ночью все входы и выходы будут перекрыты охраной и кроме нас, обслуживающего персонала, никто сюда не попадет.

— И не надо! — вмешался Дубровский. — Мы дадим вам пару коробочек, которые вы расставите в нужном месте. А когда бал закончится, вы передадите пленки с записанной музыкой нам и непременно укажете, куда и сколько перевести денег.

При последних словах вытянувшееся лицо Лучиано не только изменило выражение, но и ход мысли потек по гораздо более рациональному руслу.

— Никуда и ничего переводить не надо, деньги вложите в фирменный сундучок, который я вам принесу на следующий день, и вы расплатитесь за ужин.

— И как это будет выглядеть в окончательном выражении? — поинтересовался Дубровский.

— Весьма достойно, — Лучиано вырвал листок из блокнота и нарисовал цифру с несколькими нулями.

— Дорогой Лучиано, — поднял глаза в мольбе Дубровский, — если вы полагаете, что моя фамилия Рокфеллер, то вы ошиблись, — и зачеркнул один ноль. Ни один мускул на лице Лучиано не дрогнул — он продолжал внимательно и оценивающе вглядываться в лица заказчиков.

— Хорошо, оставим нули на месте, — вмешался Генрих, — добавим к ним еще одну просьбу — было бы желательно иметь не только текст, но и несколько фотографий гостей на балу в процессе их общения друг с другом, скажем, японца с американцем, англичанина с немцем, ну вы понимаете…

Лучиано взял в руки счет и, не произнеся ни слова, вернул на место вычеркнутый ноль. Генрих при этом утвердительно кивнул. Стремясь закрепить достигнутый успех, Лучиано чуть склонил голову в сторону гостей.

— Тридцать процентов аванс, остальные семьдесят — после выполнения заказа.

Дополнительные условия не смутили Генриха, и он вновь кивнул в знак согласия. На этом деловая часть вечера была закончена, и оба гостя приступили к куда более приятной его фазе — к ужину.

Лучиано, правда, почувствовал себя ангажированным, а потому, прислуживая за столом, не только в мгновение ока убирал опустевшие тарелки, но при этом использовал возможность склониться к уху Генриха:

— Будьте осторожны. Обратите внимание на столик у окна. Эта пожилая дама чуть ли не каждый вечер появляется здесь в обществе молодых людей. Вот и сейчас, — посмотрите, — юноша как минимум вдвое моложе. Но за все платит неизменно она. Однако и тут пытается кого-то обмануть: передает свое портмоне под столом молодому жиголо, и уже он расплачивается ее деньгами. Это меня они пытаются обмануть?! Здесь ее называют «жемчужная королева».

Генрих бросил взгляд из-под локтя Лучиано на столик у противоположной стены. Внимание привлекла дама далеко за пятьдесят, с короткой стрижкой и ухоженным лицом, тяжелым носом и тонкими холодными губами.

Пять ниток крупного жемчуга вокруг шеи призваны были несколько смягчить столь же жесткий, сколь и элегантный образ привлекающей к себе внимание дамы.

— Это Коко Шанель, абсолютная законодательница моды, создательница знаменитых духов «Шанель № 5», — прошептал на ухо Лучиано. — Обычно она к нам с бароном Гансом Гюнтером приезжает, а сегодня вот пожаловала с каким-то невзрачным юным созданием.

Генрих перевел взгляд на «невзрачное создание», увиденное настолько поразило, что он чуть не отказался от десерта. На фоне эффектной француженки могущественный и весьма успешный руководитель контрразведки Рейха, штандартенфюрер СС Вальтер Шелленберг в штатском платье выглядел не по чину жалким, почти тщедушным, и это, несмотря на изрядное количество фурнитуры, подложенной под плечи и прочие элементы конструкции его пиджака. Генриху приходилось видеть его в униформе, и теперь нельзя было не признать, что оптически это были два разных человека.

«А ведь Шелленберг — отнюдь не худший вариант, — продолжал рассуждать про себя Генрих, — снимите, к примеру, мундир и галифе с Геббельса, и вы испытаете слезливую жалость. Национал-партийцы уже сегодня должны на собственные деньги воздвигнуть памятник модельеру, который так искусно сумел преобразить их тела и души в глазах народа».

— Скажите, Лучиано, а нет ли возможности нам оказаться в курсе диалога «жемчужной королевы» и ее собеседника?