Казнить нельзя помиловать

Первая книжка выйдет небольшим тиражом, и год после этого я не смогу написать ни слова – потому что сил не останется, потому что я выложился, вычерпал себя до дна, до капельки. Следующий замысел станет складываться медленно, и я снова открою файл «Word'а» лишь спустя почти два года. Мои герои будут непослушными и упрямыми, мы будем спорить с ними до хрипоты, отстаивая каждый свое мнение, но когда придем, наконец, к согласию – текст ляжет послушной золотой дорогой, ведущей к закату, и они пойдут по ней, затаив дыхание, и поведут меня следом. Тонкая, дрожащая ниточка Истины на миг протянется под ногами, и я увижу ее и на миг дотронусь до этой нити, искрящейся в звездном свете. Вторая книга даст мне седую прядь в волосах и боли в сердце; ее не захотят печатать, потому что чистая любовь не в цене сейчас. То же самое будет с третьей…

Я женюсь – неудачно, потому что Ей надоест быть «женой сумасшедшего, который днями и ночами что-то бормочет про себя и смотрит шальными глазами». Я останусь один – точнее, наедине со своими героями, и буду пропускать текст сквозь сердце и душу, но это продлится совсем недолго. Я умру легко, во сне… а засыпая, увижу их – всех, кто стал живым благодаря мне, всех, кого я выпустил в этот мир, рассказав о них. И они скажут мне спасибо.

Три моих повести напечатают через пять лет после моей смерти; читая их, люди будут смеяться или плакать, а потом тихо скажут слова, которые раньше произнести не могли, не решались. И слова эти будут простыми, как мир, и такими же вечными…

Я открыл глаза – Дед Мороз смотрел на меня задумчиво и чуть печально.

– Ну, что? – спросил он. – Решай быстрее, мне ведь еще к троим до полуночи успеть надо…

– Тоже к писателям? – на остатках дыхания съязвил я, чтобы протянуть время.

– Каждому свое, – невпопад и уклончиво ответил он. И поторопил: – Решай…

Я уже знал, что именно я выберу – тут, в общем, и сомневаться нечего. Но почему-то не мог решиться сказать это вслух – при нем. И не то чтобы мне было стыдно перед этим вечным стариком в красной шубе, а просто я чувствовал неловкость.

И разозлился на себя: в конце-то концов имею я право на успех или нет?

Снова судорожно вздохнув, как перед прыжком в воду, я протянул дрожащую руку и коснулся одного из листов.

Дед Мороз пристально посмотрел мне в лицо – и тоже вздохнул едва слышно. Потом, кивнув, вытянул второй лист из-под моих пальцев, сунул в огромный свой мешок, а книжку – ту самую, мою, первую – небрежно кинул на стол.

– Удачи тебе, парень… – проговорил он негромко. – С Новым годом.

Неслышно ступая подшитыми валенками, он вышел и осторожно прикрыл за собой дверь.

Одним глотком я допил остатки вина из бокала и остался сидеть у стола. Сидел и тупо смотрел на серую обложку, с которой горько улыбались мне герои моей первой и единственной книги.

Через несколько дней мне пришло письмо из издательства с предложением нового сюжета и обещанием высоких гонораров в случае удачи. Я написал им письмо с выражением согласия, благодарности и уверений в… – и даже отправил его. Я стану известным…

Я стану известным. Но никогда не смогу стать писателем.

25-26.12.2008 г.

Пешка

Майе, с огромной благодарностью

Вообще-то я в привидения не верю. И в чертовщину разную – тоже, и фильмы ужасов смотрю спокойно, даже на ночь. Но недавно случай был… расскажи кому – не поверят. В психушку, может, и не отправят, но подумают… а чего про нас думают, я и сам знаю: люди, мол, творческие, у них всякое бывает.

Ночь была. Бессонница меня грызла, уснуть никак не мог… сидел правил роман, только что дописанный; текст вылежался, его уже сдавать можно было, но – так, последние исправления. Правил и сам себя хвалил: ай да я, надо ж такое придумать! И раньше срока на месяц закончил, издатель доволен будет.

Сижу, значит, курю, стучу по клавишам. Окно открыто, дождь шумит. А потом слышу – кашлянул за спиной кто-то, негромко так. Я ни о чем подумать не успел – обернулся. А он – сидит на диване и на меня смотрит. Невысокий, худой… ну, совсем как живой, только вот взгляд усталый, неживой какой-то. И вроде незнакомый совсем.

Я так обалдел, помню, что даже не удивился.

– Чего пришел? – спрашиваю.

А он на меня смотрит. Потом мигнул, отвернулся и спросил:

– Не узнаешь?

А я не знаю его совсем, и кто такой – не пойму. Глюк, может? Так я сегодня и не пил почти, и вчера не пил, я вообще всю неделю работаю – текст идет, как по заказу…

Он ухмыльнулся – и по ухмылке этой, хищной, наглой, и вспомнил я его. Тощий, небритый, рожа кирпичом…