Казус Белли

За почти сто лет, прошедших с тех пор, центр города изменился значительно, но многое он узнавал. Конечно, тогда, в 30-е годы еще не было этой пестроты вывесок и реклам, текст которых он уже начал понимать. Разумеется, в центре воздвигли множество памятников, а многие другие, которые он и не помнил, свергли, и только хмурый Шевченко по прежнему попирал моссельпромовскими башмаками нелепый постамент с анахроничной группой рабочих и колхозников. Появился оперный театр, зоопарк, прекрасный Зеркальный Фонтан и обновились обшарпанные храмы. И все же он узнавал старый Харьков: его вьющиеся переулки с обветшалыми домами, парки над рекой и старый британский танк на постаменте.

Да, жизнь налаживалась, но это почему-то не радовало. Там, за непроницаемой завесой времени, остались его друзья: надежный как скала Клим, добрый, насмешливый Феликс, наивный Зяма и гениальный Клаус. Там же навсегда осталась его стремительно стареющая мама, которая уже никогда не увидит своего сына. Не увидела, поправил он себя. Никого из них уже нет в живых. Только теперь он осознал, что совершенно одинок в этом чужом мире и нет абсолютно никого, к кому можно было бы обратиться за советом.

А что было здесь, в новом мире? Здесь был Виктор Таразов и было совершенно непонятно зачем этот сухой, рассудочный делец возится с никому не нужным пришельцем из прошлого. Когда-то, многие годы и версты тому назад, Всеволод был наивным юнцом, считающий порядочным каждого, кто не доказал обратное. Но промерзлые лагеря ВладЛага хорошо лечат от максимализма и учат разбираться в людях. Порядочность, истинная, а не внешняя, понял он, встречается много реже, зато и ценится много выше. Поэтому ему было очевидно, что у Таразова на него определенные планы и легкая и приятная жизнь в Харькове, это всего лишь передышка. Перед чем? Этого он пока не знал и лелеял свое неведение.

Друзей, кроме Антона, у него не было. Разговоры с соседями-студентами тоже быстро исчерпали себя. Угандийцы, коверкая каждое слово несчастного украинского языка, были готовы говорить лишь о юриспруденции, которую изучали, либо о женщинах. Юриспруденция его не интересовала, а женщин он предпочитал одноразовых, предпочтительно – замужних хохотушек. С ними было легко и просто, и не было нужды следить за каждым словом, чтобы не выдать себя каким-нибудь старинным оборотом. Как правило, все заканчивалось на следующее утро поцелуем в щечку и завистливыми взглядами африканцев. Да и появлялись такие женщины в его квартире нечасто, лишь в силу необходимости, а более серьезных отношений он избегал, боясь показаться экзотической игрушкой, пришельцем.

Именно таким пришельцем он был для Антона, но Тошку он любил. Парень был молод и не испорчен, его интерес был искренним, а отношение – уважительным. Его отец Виктор, с большим трудом поверив в происхождение Всеволода, попросил не распространяться об этом. Эта просьба, неоднократно повторенная, была настойчивой настолько, что граничила с угрозой. Угроз он не боялся, но Таразов приводил и другие доводы, и вот с этими-то доводами трудно было не согласиться. Он и сам понимал, что расскажи он свою историю посторонним и над ним просто посмеются, а буде он ее повторять и настаивать, то могут и направить на принудительное лечение. Поэтому он помалкивал о своем прошлом. Тошка, однако, был исключением. Он живо интересовался давно прошедшей эпохой, иногда путая последовательность исторических событий и периодически спрашивая дошел ли Всеволод до Берлина. Но его интерес был искренним и если кого он рискнул бы назвать другом в этом мире, то это был бы Таразов-младший.