Керенский. В шаге от краха (СИ)

— Товарищи! Мы победили, царь свергнут! И теперь мы должны вместе бороться за правое дело, мы должны быть вместе, и спасибо, — он повернулся к Керенскому, — и спасибо вам, товарищ министр, за то, что вы нашли время и приехали к нам. Я думаю, мы все думаем, — поправился он. — Мы действительно должны быть вместе, иначе контрреволюция и скрытые монархисты захватят нас врасплох. Так, товарищи?

— Да, точно, правильно говоришь! — тут же послышалось из зала.

— Вот и я о том же. Приезжайте к нам почаще, товарищ министр, а то мы уже и сами не знаем, что правильно, а что нет.

— Всенепременно, — отозвался из-за трибуны Керенский. — Спасибо за горячие слова поддержки, и мне действительно пора. Но я с теплотой буду вспоминать всех вас. Спасибо за то, что выслушали меня. Временное правительство героически борется с остатками самодержавия и пытается обуздать не в меру активных граждан, которые превратно для себя истолковали полученную нежданно свободу. Свобода дана нам не для того, чтобы грабить и убивать, а для того, чтобы строить новую жизнь. Хорошую, красивую, свободную жизнь, товарищи.

Керенский вытащил часы, отщёлкнул крышку и взглянул на циферблат.

— Да, действительно, мне пора. Время не ждёт. Спасибо вам за встречу, товарищи!

Выйдя из-за трибуны, он протянул руку матросу. Матрос, то ли по недомыслию, то ли специально, крепко, как клешнями, сжал её, причинив сильную боль руке Керенского, но Алекс не подал и вида, что ему больно. Наоборот, он с самым энергичным видом затряс ею в ответ и ушёл, уже на улице растирая скукоженную ладонь.

— В министерство! — приказал он шофёру и автомобиль, плюнув выхлопными газами, завёлся и, грохоча бензиновым мотором, устремился в Петроград. Больше в Кронштадте делать было нечего. Работать здесь дальше было тяжело и бессмысленно.

Кронштадтский Совет чересчур много на себя брал, и правили бал здесь все, кому не лень: анархисты, большевики и лишь частично эсеры и меньшевики. Бороться можно было с ними только одним способом: затопить фарватер, чтобы корабли не смогли проплыть по Неве, и организовать блокаду. Лучший способ, впрочем, был: отправить всех на фронт, воевать, но пока это было проблематично.

Крайне необходимо было ещё поработать с флотским офицерским составом. Ведь какими бы не были матросы грамотными, но вывести самостоятельно любой крупный корабль они были не в состоянии, а миноносец не имел никакого решающего значения.

В министерстве его ждали опять многие нерешенные дела, и дожидался указаний прикомандированный офицер. Керенский подумал и позвонил по номеру, предоставленному Секретёвым.

— Павел Иванович, — услышав его голос на том конце провода, произнес Керенский. — Как обстановка, как вы? Ждёте?

— Вашими молитвами! Я готов ко всему! — ответил тот.

— Отлично, тогда завтра жду вас на Финском вокзале в девять утра с вещами, рассчитанными на неделю проживания. Да, вы поедете со мной. В качестве кого? В качестве консультанта по военным вопросам.

Да, я специально для вас ввёл эту должность. Будете моим помощником по военным вопросам, а то я совсем не понимаю в этом. Да, а развиваться крайне необходимо.

Зачем я еду? Посмотреть обстановку на фронте, узнать, чем дышит солдат и какие заботы у его командиров. Да, вы меня понимаете. Надо собственными глазами убедиться в вопросах, которые были нами запущены. Возможно, что это ошибка. Я и не спорю. Потому и еду.

Да, буду думать, как исправить, поэтому и беру вас с собой. Нюхнуть, так сказать, пороха. В бой не пойдём, это лишнее, но окопной жизни изведаем. Да. Несомненно. Согласны? Тогда жду! — и Керенский бросил трубку.

Глава 21. Политический заказ

"Человек этот — осуждённый за политическое убийство, вешать его будут по закону, при священнике, крест дадут целовать, так что ты не стесняйся". М. Горький

Юскевич после ухода Керенского очень долго пребывал в тягостных раздумьях. Одиноко сидя в съёмной квартире, он всё время порывался протянуть руку к телефонной трубке, но одёргивал себя.

Всего лишь один телефонный звонок в бывшую Государственную Думу и, вуаля, его взяли бы туда в любом качестве, а Керенского с позором посадили в тюрьму и осудили.

Из-за тяжёлых размышлений он даже не заметил, как стал грызть ногти. «Сдать или не сдать, вот в чём вопрос? Нет, не стоит», — отказался он от пришедшей мысли. — «Скорее всего, найдут и убьют, чтобы неповадно было. И так уже врос в эту грязь. Акцию проведу, а дальше посмотрим. Можно и слить потом информацию, например через Пуришкевича. Он оценит, а пока…»

В прихожий раздался резкий звон ручного дверного замка. Юскевич мигом подхватил заряженный револьвер и, осторожно подойдя к двери, поинтересовался.

— Кто?

— Это я, Шнырь.

— Заходи, — и Юскевич приоткрыл дверь, пряча за ней в правой руке револьвер.

За дверью и вправду оказался Шнырь, тревожно поглядывавший вниз на лестницу.

— Ты чего такой дёрганый?