Керенский. В шаге от краха (СИ)

Но наша победа имеет и свою теневую сторону, особенно, когда она достигается сравнительно "легко", в порядке, так сказать, "неожиданности". Такие успехи иногда прививают дух самомнения и зазнайства: "Мы всё можем!", "Нам всё нипочём!". Они, эти успехи, нередко пьянят людей, причём, у людей начинает кружиться голова от побед, теряется чувство меры, теряется способность понимания действительности, появляется стремление переоценить свои силы и недооценить силы противника, появляются авантюристические попытки "в два счёта" разрешить все вопросы республиканского строительства.

Здесь уже нет места для заботы о том, чтобы закрепить достигнутые успехи и планомерно использовать их для дальнейшего продвижения вперёд. Зачем нам закреплять успехи, мы и так сумеем добежать "в два счёта" до полной победы революции: "Мы всё можем!", "Нам всё нипочем!".

Отсюда я вижу свою задачу: повести решительную борьбу с этими опасными и вредными для дела настроениями и изгнать их вон из правительства. Искусство руководить есть серьёзное дело. Нельзя отставать от движения, ибо отстать — значит оторваться от масс. Но нельзя и забегать вперед, ибо забежать вперед — значит потерять связь с массами.

Революция наша сильна и непобедима потому, что, руководя движением, она умеет сохранять и умножать свои связи с миллионными массами рабочих и крестьян.

Керенский перевёл дух после такой длинной и запутанной речи. На него смотрели несколько сот внимательных глаз, и далеко не все из них внимали ему с восхищением. И он продолжил.

— Вот смотрю я на вас и понимаю, что страшно далеки вы от Петросовета, а это недопустимо. Надо держаться вместе, товарищи. Только вместе мы сможем победить, только вместе. Растопыренной пятернёй не ударишь, зато ударишь крепко сжатым кулаком, товарищи. Да здравствует революция и Временное правительство!

В зале послышались жидкие хлопки. Из толпы послышался возглас: — А позвольте-ка мне.

И сквозь толпу к трибуне стал пробираться некий человек, всем своим видом указывающий на принадлежность к самой революционной нации. Дойдя до трибуны, он требовательно посмотрел на Керенского, желая занять его место.

— Что вам, юноша?

— Я хочу сказать речь.

— А кто вы?

— Я — большевик!

— Да? Значит вы не анархо-синдикалист?

— Нет, я не имею чести принадлежать к этой партии.

— Не думаю, что принадлежа к партии большевиков, вы оказываете им какую-то честь. А анархо-синдикалистам я симпатизирую.

— Позвольте?! — возмущённо выкрикнул юноша.

— Не позволю!

— Вы не имеете права!

— Почему? У меня такие же права, как и у любого гражданина, впрочем, такие же, как и у вас. Но я министр революционного правительства, а вы х…, а вы просто большевик.

— У меня была ответная речь, в ней я хотел приветствовать вас, как товарища председателя Петросовета.

— Оставьте её при себе, я лишён гордости. Достаточно того, что вы и так пришли. И как вас зовут, кстати?

— Семён Рошаль.

— Прекрасная фамилия. Но думаю, что хотелось бы услышать речь не студентов, а рабочих. Вы не рабочий?

— Нет.

— А, может быть, матрос?

— Нет.

— Солдат?

— Да, я был им, меня призвали из института.

— Почему был?

— Потому что меня арестовали и освободили после Февральской революции.

— Прекрасно, я же вас и освободил, студент прохладной жизни.

В зале послышались смешки.

— Товарищи, я хотел бы обратиться к вам, всем вам, матросам, солдатам и, безусловно, к рабочим. Кто хочет сказать речь? Я считаю, что волеизъявления народа должен выражать матрос и рабочий, а не всякие господа, примазавшиеся к этому, не имеющие даже высшего образования, но по непонятным для меня причинам, считающие себя знающими больше, чем я. Пусть данный товарищ и был солдатом, но, может быть, он врёт? Может, он дезертировал?

А, может быть, это вы, уважаемый Рошаль, делали революцию? Может, это вы ночей не спали? Может, это вы арестовали царских министров и рисковали жизнью в дни революции? Или вы вели расследование их преступлений? Может, это вы выпускали из тюрем политических заключённых и возвращали их из ссылки?

— Нет, — нехотя ответил тот.

— Нет?! Так идите же отсюда. Что-то много развелось всяких недоучек, вылезших в последние дни неизвестно откуда.

— Правильно! Нечего! Опять эти евреи! — послышались выкрики из зала.

— Пожалуйста, товарищи, кто хочет сказать слово.

— Я скажу, — вышел из зала рослый матрос. — Слов я умных знаю мало, но, всё же, знаю.

— Вот и хорошо, а вы, юноша, может присесть на своё место, или сесть, это уж как мне будет угодно.

В зале снова послышался сдержанный смех. Рошаль повернулся и, кипя от возмущения, как оплёванный, вернулся в зал. Керенский освободил место за трибуной, намереваясь сесть в президиум, откуда на него смотрели с возмущением. Но матрос, сделав отрицательный жест, встал возле трибуны перед президиумом и начал свою речь.