Кетополис: Киты и броненосцы

– Говорил я, что не будет по-твоему? – раздался рядом почти веселый голос. Петар так и не открыл глаз.

– Уйми гордыню, Мигель, – голос дона Марчелло был странно серьезным. – Грешно издеваться над побежденным. Господь справедлив, каждому даст свое… Иди, Мигель. Иди, говорю тебе!..

После паузы дон Марчелло произнес негромко:

– Я не враг лично вам, диакон. Все мы когда-то были молоды и нетерпимы… Странно только, что пресвитер не смог объяснить вам простого. Если церковь Кетополиса будет слишком строга к мелким грехам, то люди станут бояться церкви. Вы требуете губительного для ордена. Ведь человек слаб, ему трудно выбирать между завтрашним спасением и соблазнами дня нынешнего, которыми так изобилует наш славный Кето… Нельзя спасать насилием, поэтому мы должны быть мягки.

– Раньше я и сам так думал, дон Марчелло, – Петар говорил медленно, по-прежнему наслаждаясь прикосновением снежинок к закрытым глазам. – Но если только можете, поверьте мне: еще совсем немного, и Кетополис будет уже не спасти. Ни силой, ни снисхождением…

Разочарованный вздох, и снег заскрипел под быстрыми шагами. Потом кто-то медленно и тяжко подошел с другой стороны. «Как легко, оказывается, по одним только звукам угадывать настроение», – удивился Петар отстраненно.

– Ты не едешь в паломничество, – сказал в левое ухо дядюшка Томаш. – И права читать проповеди и принимать исповеди ты лишен. Но остаешься в чине диакона, под мое поручительство. И не спрашивай, чего мне это стоило…

Петар не спросил.

– Хватило же ума наговорить всякого, – голос пресвитера был пропитан горечью. – Почему со мной сначала не посоветовался, Иона тебя забери?!

– Простите, дядюшка. – Петар открыл, наконец, глаза, повернулся к Томашу и крепко обнял его. – Простите мне, ради Господа.

Выпустил пресвитера, так и не ответившего на объятия, и пошел на огни и шум музыки.

* * *

Запах пороха мешается с ароматами дурмана: сладкими, запретными. Треск хлопушек, яркие огни, веселье, смех. Бумажные цветные киты, реющие над радостной толпой; улыбающиеся желтые лица с раскосыми глазами.

– Покайтесь, люди, иначе Кетополис падет! Отрекитесь от грехов, оставьте ложных богов, просите прощения у Господа единого!

Смеются, машут руками, суют длинную курящуюся трубку, какие-то сладости, лопочут невнятно.

– Не время праздновать, время каяться! Молите милости у Господа!

Ветер усилился, снег превратился в мокрую крупу, хлещет по замерзшей голове – новую форменную шляпу иониту так и не выдали. Петар судорожно стряхивает холодную мокрую массу с тонзуры; кто-то тут же заботливо надевает на него шутовской колпак; священник с негодованием сбрасывает его.

– Покаемся! Господь милостив, он простит!

Мимо едут странные, изукрашенные резьбой повозки; на одной из них водрузили череп кита, и совсем не сиамского вида толстяк ритмично машет руками, словно дирижируя толпой. Пир во время чумы! Петар делает попытку пробиться, чтобы вразумить хотя бы этих, европейской крови людей, но не может ни раздвинуть странно взволнованную толпу, ни перекричать зычного толстяка, голосящего что-то о кальмарах. Еще немного, и повозка скрывается за поворотом.

– Покайтесь, жители Кетополиса, если вам дороги ваши жизни и ваш город! Спасемся сами, спасем родных и близких!

Мелькают дьявольски раскрашенные лица, в которых человеческого, кажется, – одни глаза, и те затуманены страшным весельем. С разных сторон Петара толкают то туда, то сюда, дергают за сутану, вытесняют из праздничного шествия в какие-то проулки; он возвращается вновь.

– Покаемся, люди…

Небо оглушительно грохочет цветными разрывами, толпа ревет и ликует. Мир для Петара окончательно превращается в дикую карусель из сумасшедшего сна. Мелькающие лица сливаются в кривые рожи, Петара тошнит, но остановиться уже невозможно. Его несет по Пуэбло-Сиаму, по мостам через каналы, по старому городу…

– Покаемся…

– Святой отец, что вы здесь делаете?! Не место, не время…

– Покаемся…

– Пошел отсюда, падре, не порти праздник…

– Покаемся…

– Не трожь его, священник все-таки, пусть идет…

– Покаемся…

– Да он ненормальный!

– Покаемся…

– Вот вам на нужды церкви, от щедрот, молитесь за нас – а сейчас уходите…

– Покаемся…

Когда снег закончился – Петар словно очнулся. Ноги гудели, будто вивисекторы заменили их на чугунные, голова раскалывалась. Он был в безлюдном месте где-то на берегу канала; ущербная луна хвастливо смотрелась в воду, которая плескала о пристань внизу. Газовый фонарь освещал скопище лодок.

С покаянием ничего не вышло. Кетополис, вопреки примеру Ниневии, не спешил отрекаться от грехов. Продолжить завтра свои безнадежные хождения? Петар оперся о парапет и задумался.

– Эй, кто там?! – в маленькой будке у пристани скрипнула дверь, на пороге показался силуэт здоровенного мужчины с ружьем. – Празднуешь, ну и празднуй себе – проходи дальше, не задерживайся!

Петар выпрямился и побрел дальше.

– Святой отец? Извините, ежели что, – пробурчал лодочник, разглядев сутану.

Ионит внезапно остановился и обернулся к лодочнику:

– Скажите, сударь… А нет ли у вас свободной лодки?

– За деньги все найдется, – пожал тот плечами.