На перекладинах, привязанные к длинным шнурам, на рамах и стенах, прибитые гвоздиками, нанизанные на тонкие бечевы от стены к стене, бубенцы превратили галерею в храм, где звонарем служил зябкий норд-ост, а редкими прихожанами были лишь странные гости Лидии Ван-дер-Ваальс.
Утренний сквозняк капризно звякнул серебряной гирляндой, забрался под дверь, ведущую с галереи в хозяйские покои, заставил вдову натянуть побитую молью шаль. Глухой бой городских часов пробился сквозь бархат портьер, и еще… и еще… Лидия покосилась на часы с кукушкой – те опаздывали на полминуты.
– Ну, с богом. – Спица звякнула о медный поднос.
– Я не хочу ребенка! – Девочка дрожала, из-под серого брезента, натянутого на узкое лицо, текло соленое.
– Хочешь, – Лидия вздохнула, затянулась глубоко, чуть вздрогнула – судорога прокатилась по рыхлому телу. – Хочешь, лапушка. Все хотят.
– Нет!
Узел на мешке развязался с трудом. На ковер вывалилось содержимое, пахнущее водорослями, морем и гнилью. Лидия нагнулась, коснулась пухлыми пальцами крупного рыбьего пузыря, потрогала отмытые добела хрящи, поднесла к носу спутанные во влажный клубок жилы, застыла на миг, слушая, как деревянная птица задорно выкрикивает свое «уху-уууууууу». Короткая стрелка застыла на девяти, вздрогнула и продолжила неспешный путь по циферблату.
– Не хочу. – Глаза девочки, почти прозрачные, слегка навыкате, следили сквозь мутное стекло маски, как разрезанный напополам пузырь надевается умелыми руками на каркас из латунной проволоки, как грубый стежок стягивает края в шов, как насаживаются гибкие рыбьи позвонки на штыри. – Что это? Что?
– Сумочка… Сумочка для младенчика. Будет маленький там расти, стучать пяточками… – пришептывала Лидия, быстро обматывая получившуюся конструкцию шершавой кожей, взятой с губы кита-трехлетки.
– Не хочу, – девочка слабо сопротивлялась, но крепкие руки Лидии приподняли тощее тельце, и ножницы жадно залязгали, раскраивая кожу точно по угольным меткам.
Аннет ждала хозяйку внизу, пряталась в нише возле мастерской. Тут же суетился механический дворецкий, подбирая с пола лоскутья и отправляя их в прикрученный к корпусу таз.
– Стережешь? – Лидия укоризненно покачала головой. Крупные сапфиры в ушах заколыхались.
– Как там? – Аннет робко протянула чашку с остывшим чаем.
– Поглядим, должно обойтись.
– Не связывалась бы, госпожа. – Аннет затеребила край хозяйской шали. – Уж который год ничего не выходит. И яму бы закопала, не дело это нижних привечать. И так наш дом честные горожане за квартал обходят, а если узнает кто про ночных гостей – не простят. Спалят ведь.
– Цыц, дура! Надоела! – Лидия вошла в мастерскую, опустилась в кресло, вытянула ноги, скинула узконосые туфли, сладко пошевелила пальцами. – Цыц! Не ради себя мучаюсь. А что не приживается, так это оттого, что у них нутро другое – нечеловечье. Все одно, подберу и ткань, и ниточку, строчку отыщу, слова нужные – обошью лишенок горемычных. Глядишь, перестанут умыкать младенчиков… Тут, главное, руку приноровить, чтоб нелюди кроились, чтобы доченьку как следует выправить. Жду я Марточку, рано или поздно – девочек-то в ее годах у подземов наперечет. Придет и дочкин черед, а там разберусь… Сердце подскажет, да и бубенчик в животе – знатная метка.
– Страшно… Ох как страшно, – заныла Аннет. Но тут же замолчала, насторожившись. Дворецкий крякнул, выпустил струю копоти и дыма, с тяжелым скрежетом покатился в прихожую.
– Страшно, говоришь? Неужто не привыкла? Ладно, поди глянь, кто там у нас, – Лидия с сожалением втиснула разбухшие ступни в обувь. Натянула атласный чепец, завязала ленты нетугим бантом.
Дворецкий громыхал засовами, отпирая двери раннему посетителю.