Кевин Гарнетт. Азбука самого безбашенного игрока в истории НБА

Я не из тех типов, кто скажет вам «да это же всего лишь игра». Для меня это никогда не было «всего лишь игрой». Для меня баскетбол – это поистине вопрос жизни и смерти. Если бы у меня не было баскетбола, велика вероятность, что меня бы вообще здесь не было сейчас. Без этой игры я легко мог стать потерянным человеком. Я знаю, что многим фанатам спорта тоже позарез нужна игра. Быть может, у вас в жизни случилась трагедия или вам разбили сердце. Быть может, у вас был родитель, с которым вы не могли найти общий язык, но зато всегда могли обсудить с ним спорт. Быть может, ваших родителей не стало и выигрыш вашей командой чемпионского титула – это способ попрощаться с ними навсегда. А может, вы или кто-то, кто вам дорог, тяжело болеет, и каждая победа вашей команды придает вам импульс вдохновения и заставляет ждать следующую игру, чтобы отвлечься от недуга. Я понимаю, почему болельщик может быть целиком поглощен триумфом своей команды – настолько, что он перестает вести себя рационально. Такова сила спорта – и баскетбола в частности. Как поэзия, музыка и искусство, баскетбол дает фанатам возможность выйти за рамки своих рациональных «я», погрузиться во сверхъестественную красоту и позволить эмоциям взять над собой верх. Да, баскет – это определенно больше, чем просто игра.

Но не настолько, что болельщик может позабыть о всяком чувстве человеческого достоинства.

Я не имею в виду недовольный гул с трибун. Болельщики платят деньги и имеют право выражать негодование. Если я играю как говно, я заслуживаю, чтобы мою задницу прогнали с арены гулом. Мне даже нравилось гудение болельщиков соперника в мой адрес. Это распаляло меня еще сильнее. Им было бы лучше, если бы вся арена замолкала, как только я дотрагивался бы до мяча. Потому что гул лишь делает меня сильнее.

Но я должен сказать, что мне везло с фанатами. Фанаты каждой команды, за которую я играл, выражали максимум любви ко мне. Я никогда не забуду свой первый приезд в Миннесоту после обмена в «Бостон». 8 февраля 2008 года. У меня было растяжение мышц живота. Это был шестой матч подряд, который я пропускал из-за травмы. Я решил не смотреть игру со скамейки, потому что не хотел отвлекать «Селтикс» от работы. Кроме того, травма осложнила для меня передвижение. Ходить было непросто. Проще было пропустить матч.

«Не стоит, – сказал мне Док. – Ты отдал двенадцать лет жизни этим фанатам, и они хотят провести с тобой пару минут. Дай им эту возможность. Ты заслужил это. Они заслужили это. Сейчас подходящее время, чтобы это сделать».

Так что перед игрой я вышел из туннеля в гражданском, чтобы быстро помахать болельщикам. Тогда в динамиках зазвучал голос диктора Рода Джонсона, который представил меня, как в старые добрые времена: «А в этот раз мы бы хотели тепло поприветствовать игрока, вернувшегося в “Таргет-центр”. Леди и джентльмены, приветствуйте! Выпускник старшей школы Фаррагут Академи ростом 2,11, играющий под Двадцать Первым Номером: Кевин Гарррр-нетт!» С неизменным акцентом на последний слог, как он всегда меня объявлял.

С моим уходом «Ти-Вулвз» перестали собирать такие толпы болельщиков, как раньше. Но в тот вечер на арене был аншлаг, и почти двадцать тысяч человек устроили мне стоячую овацию. Док был прав. Момент получился прекрасный. Прохладным вечером в Минни я внезапно ощутил вокруг себя тепло.

Father Figures / Отцовские фигуры

Большинство моих тренеров до Джеймса «Дьюка» Фишера, тренера старшей школы Молдина, были людьми непритязательными. Тренер Фишер был совсем другим. Он был жестким. Энергичным. Деревенским дядькой. Упрямым сукиным сыном. На половине его белого тела у него была послезавшая кожа – последствия аварии на мотоцикле. Он выглядел как покалеченный в пожаре начальник пожарной инспекции Билл, сыгранный Джимом Керри в сериале «В ярких красках». Тренер Фишер учил баскетболу и футболу, но футбол был его первой любовью, и баскет он преподавал с позиции футбола. Он был настоящим сержантом-инструктором. Я не жаловался тогда и не жалуюсь теперь. Мне была нужна дисциплина. Я хорошо воспринимал дисциплину. Она мне нравилась. С ранних лет я видел, как дисциплина на площадке двигает мою жизнь в верном направлении. Мне было насрать, что тренер Фишер был реднеком, не слезавшим с меня со своими криками: «А ну шевели жопой!» – даже когда мне казалось, что я бегу так быстро, как только могу. Он знал, что я могу быть еще быстрее. Вот еще кое-что о тренере Фишере: у него было доброе сердце. Я это чувствовал. Мы были совершенного разными по происхождению, но я никогда не улавливал никаких ноток расизма в его поведении. Если он начинал отчитывать меня, то не потому, что я был черным. А потому что работал недостаточно усердно.