КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием

Хоть Фукуяма говорит о популизме, но эти слова можно отнести и к интеллигенции периода распада СССР: «Правые силы поняли то, чего не поняли левые, — это психологический феномен идентичности. Мы как люди считаем, что у нас есть личность и есть внутренний мир, и хотим, чтобы нас признали. Если мы не получаем уважения, то мы злимся, и это переносится на мир политики. Люди не поступают рационально в политике. Многое в политике — это политика достоинства. Менее образованные люди чувствуют себя незаметными в этой жизни и поэтому легко идут за демагогами, которые винят иностранцев, приезжих» [29].

СССР, по сути, ограничил развитие своей творческий интеллигенции, сделав ее в результате недовольной. А недовольство интеллигенции пыталось останавливать Пятое управление КГБ, хотя сами одновременно были и источником этого недовольства.

Примером может служить судьба И. Ефремова: «После смерти Ефремова в 1972-м году его творчество оказалось в тени братьев Стругацких, которые многое наследовали у Ивана Антоновича, всю утопическую составляющую. Ну, а потом нам объяснили, что все это вместе взятое было наивное „шестидесятничество”. Зачитывались мы им по бедности, а читать надо было Толкиена и Льюиса. На них воспитывать подростков. Что ж, тоже утописты, хотя и на другой лад (консервативно — религиозный). Здесь мы не можем детально сопоставлять их общественные идеалы, затрону один вопрос. Об искоренении зла насилием. В романе Ефремова „Час Быка” путешественники с Земли гибнут только потому, что не могут обратить мощь своей техники против разумных существ, даже если это враги. То же и у Стругацких в „Трудно быть богом”: Румата не может убивать. Напротив, у Толкиена убийство превращается в спорт (да пощадят меня его поклонники с деревянными мечами)»

 [30].

В результате свои сильные тексты оказались вытесненными на обочину читательского интереса текстами чужими, поскольку они несли новизну для закрытого советского мира, жившего достаточно консервативно.

Власть и КГБ видели позитив творческой интеллигенции только в том, чтобы сделать «автоматчиками партии» в терминологии Хрущева. Это было несомненным сужением творческих интересов, которые становились «обслугой» вместо почетного статуса «творцов» иных миров.

В этом плане СССР скорее потерял творческую интеллигенцию, вместо того чтобы задействовать ее свободно и потому более эффективно. Ей не дали развернуть отдельный мир досуга и развлечений, оторвав его от прямой пропаганды и цитирования идеологии.

Мир вне СССР поступил по-другому: «Западная элита задействовала на своей стороне даже творческих людей, настроенных против капитализма, например, рок-музыкантов. Наша бюрократия умудрилась оттолкнуть именно тех, кто хотел и мог обеспечить Советскому Союзу идейную и культурную конкурентоспособность. Ефремов, Любимов, Зимин, коммунарское движение в педагогике — стандартный сюжет. И в нем — приговор системе, прозвучавший задолго до падения цен на нефть» [Там же].