КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием

План Андропова часто выводят из плана Шелепина, с которым Запад был знаком давно со слов перебежчика А. Голицына. С. Григорьянц так говорит о плане Шелепина: «Этим планом в значительной степени была обусловлена хрущевская оттепель. Планом, который, конечно, был агрессивным — как всякий коммунистический план. Он предусматривал коммунизацию Европы. И, тем не менее, план это был не сталинский. Коммунизация должна была происходить не с помощью захвата Европы танковыми армиями, а посредством создания просоветских, прокоммунистических — иногда просто диверсионных — но выглядящих мирными организаций. Т. е. — посредством того, чем активно занимались НКВД и Коминтерн в двадцатые годы и в первой половине тридцатых. И план Шелепина в определенном смысле означал возвращение к этому опыту. Собственно, для этого Шелепин и был сделан председателем КГБ (а Серов — отставлен). Но главное — очень многие действия самого Хрущева, а также узкого (буквально человек десять) круга его приближенных были продиктованы этим проектом. В частности, предусматривавшим активизацию влияния советской интеллигенции на Западе. Одного Эренбурга было уже мало: нужно было создавать достаточно активную, достаточно влиятельную на Западе, достаточно интересную — но при этом коммунистическую — интеллигенцию»

 [2].

Кстати, вспоминает он и Горбачева с совершенно иной стороны: «Горбачев — человек достаточно загадочный. Его биография мне непонятна. Никто, к примеру, не смог ответить на вопрос: за что он в семнадцать лет получил орден Красного знамени — второй по значению в СССР? Даже будучи уже первым секретарем крайкома партии, он получил только орден Дружбы народов. За что помощник комбайнера — мальчишка — был награжден таким орденом? А его отец — орденом Ленина? Такое делалось иногда из рекламных соображений. Но тогда создавалась и реклама. А тут — нет никакой рекламы. С Горбачевым связан целый ряд загадочных историй».

Понятие «загадочного» часто встречается в нашей истории. Многие вещи остаются непонятными, и остается такое ощущение, что до правды еще очень далеко. Вероятно, во многом это просто инерция власти, которая чувствует себя комфортно в условиях дефицита информации. Одновременно это говорит не столько о загадочности, сколько о преступности власти, которая хочет скрыть от населения все то, что может заставить ее оправдываться.