КГБ: приказано ликвидировать

Узнав о измене Кривицкого, Ежов немедленно отдал приказ о его ликвидации. После этого Кривицкий не прожил бы и месяца, если бы не решительная акция французского правительства, которое предоставило ему вооруженную охрану. В МИД Франции был вызван советский поверенный в делах Гиршфельд, которого попросили довести до сведения советского правительства, что французская общественность так возмущена только что совершенным похищением бывшего царского генерала Миллера, что в случае повторения советскими агентами аналогичных действий — похищения или убийства на французской территории неугодных СССР лиц, — правительство Франции окажется вынужденным порвать дипломатические отношения с Советским Союзом. Впрочем, это не помешало Кривицкому позже утверждать, что на его жизнь во Франции было совершено два покушения.

В ноябре 1937 года Кривицкий был представлен сыну Троцкого Седову. Впоследствии он так писал об этой встрече:

«Когда я встретился с Седовым, я откровенно сказал ему, что пришел не для того, чтобы присоединиться к троцкистам, а скорее за советом и из чувства товарищества. Он принял меня сердечно. Впоследствии мы встречались почти ежедневно. Я научился восхищаться сыном Льва Троцкого как личностью. Никогда не забуду бескорыстной помощи и поддержки, которую он оказал мне в те дни, когда за мной охотились сталинские агенты. Он был еще очень молод, но при этом исключительно одарен — обаятельный, знающий, деятельный. На суде в Москве, когда его обвиняли в измене, было сказано, что он получал крупные суммы от Гитлера и от японского императора. Я же обнаружил, что Седов живет жизнью революционера, весь день работая на дело оппозиции, нуждаясь в более качественном питании и одежде»[260].

В марте 1938 года, когда в СССР проходил процесс по делу Бухарина и Рыкова, к Кривицкому обратились Б. Суварин, бывший в начале 20-х годов одним из лидеров французской компартии, а к этому времени порвавший с коммунистическим движением, а затем и Г. Бержере, депутат французского парламента, с предложением прокомментировать происходящие в Москве события. Выполняя их просьбу, Кривицкий опубликовал в меньшевистском журнале «Социалистический вестник» ряд статей, посвященных московским процессам.

В 1938 году Кривицкий переезжает в США, где в апреле 1939 года в журнале «Сатердей ивнинг пост» печатает серию статей, в которых среди прочего, рассказывает о проходивших в 1936 году тайных советско-германских переговорах. После заключения в августе советско-германского пакта о ненападении он становится признанным специалистом по советской политике, к мнению которого прислушиваются многие видные политические деятели на Западе. Это обстоятельство дало ему возможность в короткий срок издать книгу «Я был агентом Сталина», позже переведенную на многие языки.

После этих публичных выступлений на Кривицкого обратили внимание английские спецслужбы. Он был вызван в Англию и в своих показаниях, данных следователю Джейн Арчер, назвал более ста имен советских агентов. Правда, какие конкретно показания дал Кривицкий британской контрразведке, неизвестно, поскольку протоколы его допросов засекречены до сих пор. Но в числе прочего он сказал, что у НКВД есть источник — молодой англичанин, работающий в Испании в качестве журналиста. Речь, очевидно, шла о К. Филби, но к своему краткому заявлению Кривицкий не смог ничего добавить, а у английской контрразведки были в то время другие более важные дела, чем проведение расследования по этому неопределенному факту. Однако советская разведка, предвидя подобный поворот событий, отозвала или заморозила многих из тех агентов, с которыми Кривицкий в то или иное время сталкивался в своей работе за рубежом. Но, к сожалению, это не спасло от разоблачения шифровальщика английского МИД Джона Герберта Кинга, с 1935 года работавшего на СССР.

В начале 1941 года Кривицкий получил новый вызов в Лондон. А в понедельник, 10 февраля 1941 года, Телма Джексон, горничная скромного вашингтонского отеля «Бельвю» в 9.30 утра обнаружила тело Кривицкого в его номере 532, лежащее на кровати с простреленной головой. Рядом с кроватью весь в крови лежал пистолет, а на столике три прощальные записки следующего содержания:

«Дорогие Таня и Алик!

Мне очень тяжело. Я очень хочу жить, но это невозможно. Я люблю вас, мои единственные. Мне трудно писать, но подумайте обо мне, и вы поймете, что я должен сделать с собой. Таня, не говори сейчас Алику, что случилось с его отцом. Так будет лучше для него.

Надеюсь, со временем ты откроешь ему правду…

Прости, тяжело писать. Береги его, будь ему хорошей матерью, живите дружно, не ссорьтесь… Добрые люди помогут вам — но только не враги! Моя вина очень велика.

Обнимаю вас обоих.

Ваш Валя».

Внизу было приписано:

«Я написал это вчера на ферме Добертова. В Нью-Йорке у меня не было сил писать. В Вашингтоне у меня не было никаких дел. Я приехал к Добертову, потому что нигде больше не мог достать оружия».

Вторая записка была адресована адвокату Кривицкого и написана по-английски:

«Дорогой м-р Валдман!