КГБ в смокинге. Книга 1

— А вы разве не знаете? — он недоуменно пожал плечами и потянулся за очередным персиком.

— Я прилетела три часа назад.

— Ах да, ну да… — его рука с серебряным ножичком на какое-то мгновенье застыла в воздухе. — Вы же уволились.

— Я?

— Вы, конечно. Написали заявление об уходе по собственному желанию и поставили подпись, — Андропов изящно расписался в воздухе ножичком.

— А я никому не сказала, почему?

— Ну, поделились, конечно, с несколькими коллегами, — ввязался в разговор Тополев. — Опять-таки редактор ваш в курсе…

Я почувствовала, что от гнева, душившего меня изнутри, мое лицо превращается в факел. Конечно, эти мерзавцы смеялись надо мной, зачем-то им было нужно завести меня, заставить огрызнуться или сморозить какую-нибудь глупость…

«Ты по-прежнему одна, — я услышала голос Юджина совсем рядом, словно он был здесь, в этом страшном доме. — И я не знаю, сколько продлится это одиночество — год, пять, десять лет, всю жизнь… Ты умница, и тебе не свойственны глупые поступки. Но если ты почувствуешь, что находишься на грани срыва, переведи дух и подумай. Как следует подумай, Вэл, и спроси себя: в чем причина? И ты поймешь, что тебя просто подводят к этому состоянию, с тобой играют, тебя провоцируют…

— Кто из нас русский, Юджин, — ты или я?

— Андропов…»

— Может, вы и меня введете в курс дела? — мой голос казался мне чужим. — Если я написала заявление об уходе по собственному желанию, значит, у меня были серьезные причины?

— Ну, разумеется! — поддакнул Тополев. — Вы намерены написать книгу.

— Книгу, вот как?.. — я постепенно приходила в норму. Еще несколько усилий, еще немного… — Может, подскажете, о чем?

— Охотно, — тонко улыбнулся «плейбой». — Сборник театроведческих эссе. Вы, кажется, даже договор заключили с издательством.

— Ну как же! А потом сразу побежала в редакцию и накатала заявление.

— Вот видите, Валентина Васильевна, как хорошо вы все помните, — Андропов почти завершил очистку второго персика, и было неясно, что именно так порадовало шефа КГБ — моя вернувшаяся память или непрерывная спираль кожуры, стекавшая из-под его холеных рук.

— Юрий Владимирович, а где именно я буду писать свои эссе? — я уже вошла в ритм беседы и с облегчением почувствовала, что желание послать этих монстров ко всей их родне перестало ощущаться столь остро. — В Лефортово?

— Я же говорил тебе, Матвей, что наша гостья — женщина незаурядная, с весьма специфическим чувством юмора, а главное, чрезвычайно импульсивная.

Андропов сказал это так, словно я все еще находилась в Аргентине.

— Я уже заметил, Юрий Владимирович.

— Кстати, именно эта импульсивность, столь свойственная творческим натурам, сыграла с нашей гостьей злую шутку… — Андропов обдал меня ледяным взглядом, и я поняла, что возвращена из-за границы на место беседы. — По ее вине был сведен на нет труд, на который мы потратили уйму сил и времени, поставлена под угрозу жизнь нескольких десятков людей, в том числе ее собственная.

— Мне казалось…

— Я еще не закончил разговаривать с Матвеем Ильичом, — осадил меня Андропов и вновь повернулся к Тополеву. — Короче, хлопот с ней у тебя будет предостаточно… — Андропов бросил взгляд на часы. — Поднимитесь наверх.

Тополев встал.

— Пойдемте, Валентина Васильевна, нам надо кое о чем потолковать…

Я молча кивнула Андропову и поднялась вслед за Тополевым наверх, отметив про себя, что для избранного имиджа у него слишком костлявая задница.

Второй этаж напоминал комфортабельную тюрьму — устланный ковровой дорожкой длинный коридор, по обе стороны которого желтели залитые лаком кленовые двери. Тополев открыл одну из них и пропустил меня вперед. Убранство комнаты было вполне цивильным и даже с претензией на роскошь: финский кожаный гарнитур из широкого дивана и двух кресел, журнальный столик с фирменным знаком Андропова в центре — полной вазой фруктов, огромный — от пола до потолка — и совершенно пустой книжный шкаф… Помимо входной, в комнате была еще одна дверь, видимо, в спальню.

— Присаживайтесь, Валентина Васильевна, — Тополев сделал приглашающий жест.

Я села на диван, мой провожатый устроился в кресле напротив.

— Как долетели?

Тополев не подозревал, какую бурю вызовет этот в общем-то пустой вопрос. Конечно, после моей аргентинской одиссеи правильнее всего было бы сразу по возвращении в Москву определить меня в хорошую психоневрологическую больницу с крепкими санитарами и бесперебойной подачей холодной воды, а не везти сюда по слякотной Рублевке. Но Тополев, вероятно, задал свой вопрос по инерции, в четком соответствии с принятыми у гэбэшников стереотипами. Что бы там ни было, он ни разу не перебил меня, когда я зашлась в самой натуральной истерике. Сейчас мне уже трудно восстановить в точности весь мой монолог, но в общих чертах он выглядел так: