Характероанализ. Техника и основные положения для обучающихся и практикующих аналитиков

По первому впечатлению, которое он на меня произвел, это был человек, державшийся изо всех сил. Хотя он вел себя благовоспитанно, солидно и важно и рассказывал о своих грандиозных планах – он хотел стать математиком. В анализе выяснилось, что речь шла о детально разработанной идее величия: многие годы он в одиночестве странствовал по лесам Германии и при этом выстроил систему, согласно которой с помощью математики якобы можно было рассчитать и изменить весь мир. Эта внешняя оболочка его существа очень скоро распалась в анализе, когда я сумел ему разъяснить, что она служила преодолению чувства абсолютной своей никчемности, которое возникало все снова и снова в полной зависимости от онанизма, воспринимавшегося как «грязь» и «болото». «Математик», появившийся в детстве идеал чистого, асексуального человека, должен был скрывать «болотного человека». Для нашего обсуждения не имеет значения, что пациент производил полное впечатление больного шизофренией в гебефренической форме. Здесь важно лишь то, что «чистая» математика должна была создать вал, защищающий от ощущения себя как «грязного», порожденного анальным онанизмом.

С ослаблением его внешних манер во всю свою силу проявилась мазохистская установка. Каждый сеанс начинался с жалобы, и очень скоро начались открытые детские провокации мазохистского сорта. Если я просил его дополнить свой рассказ или дать более точную формулировку, то словами «Нарочно не буду, нарочно не буду!» он начинал доводить мои усилия до абсурда. Вдобавок к этому выяснилось, что четырех-пятилетним мальчиком он прошел фазу тяжелого упрямства с воплями и дрыганьем ногами.

Малейшего повода было достаточно, чтобы привести его в «состояние крика», которое, как он говорил, повергало его родителей в отчаяние, растерянность и бешенство. Такие приступы могли продолжаться целыми днями вплоть до полного его изнеможения. Позднее он сам сумел установить, что этот период упрямства предшествовал собственно мазохизму. Первые его фантазии об избиении появились примерно на седьмом году жизни. Он не только представлял себе перед отходом ко сну, как его ставят на колени и бьют, но и часто запирался в уборной и пытался сам себя бичевать. Сцену из третьего года жизни, всплывшую только на втором году анализа, можно было определить как травматическую. Он играл в саду и, как следует из всей ситуации, при этом испачкался. Поскольку тогда присутствовали гости, его отец, человек с ярко выраженными психопатическими и садистскими наклонностями, сильно разгневался, отнес его в дом и положил на кровать. Мальчик тут же лег на живот и с любопытством, смешанным со страхом, стал ждать побоев.

Отец сильно его отшлепал, но сам он при этом испытывал чувство облегчения; это типично мазохистское переживание у него тогда было впервые.

Доставляли ли ему побои удовольствие? Анализ однозначно установил, что тогда он опасался гораздо худшего. Он так быстро лег на живот, чтобы защитить от отца гениталии[50]

, и поэтому удары по ягодицам воспринимались как большое облегчение; они были относительно безвредными по сравнению с ожидаемой бедой – повреждением члена – и поэтому избавляли от страха.

Нужно ясно понимать этот основной механизм мазохизма, чтобы постичь его общий характер. Здесь мы опережаем ход событий в анализе, ибо ясность на этот счет появилась только через полтора года анализа. Доселе же время было заполнено неудачными поначалу попытками преодолеть мазохистские реакции упрямства у пациента.