Хасидские рассказы

И правду сказать, как только на подводу сел Брестский раввин, стало совершенно тихо. Туча разорвалась на части, выглянуло солнце, и мы благополучно въехали в Бялу — чистые и сухие. Даже мужик заметил это и сказал на своем языке: «Велький раббин!» или «Дюжий раббин!»…

Но самое главное началось тогда, когда мы вошли.

Подобно саранче, накинулись на него все женщины, бывшие в доме… Чуть не ниц падали перед ним, и плакали. Родильницы из другой комнаты совсем не слышно было из-за плача женщин. «Или, думаю, потому, что у нее, не дай Бог, уж сил нет стонать»… Реб Иехиэль нас даже не заметил: он прижался лбом к оконному стеклу, — голова, видно, горела у него.

Зять Брестского раввина также не поворачивается, чтобы поздороваться с тестем. Он стоит лицом к стене, и я вижу, как все тело его дрожит, а головой он бьется об стену.

Я думал, — на ногах не устою. Так пробрал меня страх и жалость. Холод прошел у меня по всем членам; я чувствовал, что душа во мне холодеет…

Но вы знали Брестского раввина?

Это был человек… железный столб, говорю вам!

Высокого роста, на целую голову выше окружающих, — он внушал такой страх, — точно царь! Борода белая, длинная. Ресницы белые, густые, длинные, пол-лица осеняли. А когда он их поднял — Боже ты мой! Все женщины отпрянули, точно громом их разметало — такие у него были глаза. Бритвы, острые бритвы сверкали в них! А крик он испустил, точно лев:

— Прочь, женщины!

А потом — но уже тихо и приветливо:

— А где моя дочь?

Ему указали.

Он вошел, а я остался буквально вне себя: такие глаза, такой взгляд, такой голос! Это совсем другие приемы, другой мир. Глаза цадика светят так радушно, так тихо, на душе становится веселее; смотрит на тебя, точно золотом осыпает. А голос его, этот сладкий, бархатно-мягкий голос — Творец мира! — сразу сердце покоряет, гладит сердце так тихо, так нежно… Не страх, упаси Бог, испытываешь перед ним, душа от любви тает, от сладости любви. Она рвется из тела, чтобы слиться с его душой… Она рвется, точно мотылек к яркому пламени. А тут, Творец мира! — страх и ужас! Гаон, старых времен гаон[9]! И он-то входит к роженице!

— Ведь он, — с ужасом думаю я, — в груду костей ее превратит!..

И я бегу к цадику. А он встречает меня у самой двери с улыбкой:

— Видал ли ты, — говорит он, — «величие Торы»? Настоящее «величие Торы»?

Я успокоился: раз, думаю я, цадик улыбается, значит — хорошо!

И вышло действительно хорошо. В «Шмини-Ацерес»[10] она родила. А назавтра, за столом, Брестский раввин произносил уже нам проповедь. Мне, правда, хотелось сидеть за столом не тут, но — не посмел. Тем более, что без меня не было бы полного миньона и нельзя было бы читать сообща потрапезную молитву.

Словом, о чем мне рассказывать вам? О том, как знает Тору Брестский раввин? Если Тора — океан, то он был Левиафан в океане, — одним движением он мог проплыть десять трактатов, одним движением он проникал, через весь Талмуд со всеми его комментариями. Так и гудит, бьет, кипит, клокочет… Словом, так, как рассказывают про настоящий океан. Он мне всю голову развинтил! Но «сердце знает горе души». Сердце мое все-таки было лишено радостей праздника. Я вспомнил тут про сон цадика — и остолбенел! Солнце светит в окно, вина на столе сколько угодно, все присутствующее, вижу я, обливаются потом, а мне? Мне было холодно, невыносимо холодно! Там, знал я, занимались другой Торой… Там светло и тепло… каждое слово пронизано и пропитано любовью и восторгом… ангелы, чувствуется, летают по комнате; слышишь буквально, как шумят их большие белые крылья… Ах, Творец мира! А уйти нельзя!

Вдруг он, брестский раввин, прерывает проповедь и спрашивает:

— Какой цадик имеется у вас здесь?

— Некий Hoax, — отвечают ему.

И резнуло же меня по сердцу! «Некий Ноах» — ах, льстецы, льстецы!

— Чудотворец? — спрашивает он далее.

— Не слышно что-то… Бабы, правда, рассказывают, но кто их слушает?

— Он так берет деньги, без чудес?..

Тут уже решаются правду сказать: «Берет мало и много раздает».

Брестский раввин задумывается.

— А Тору он знает?

— Говорят — великий ученый.

— Откуда он, этот Hoax?

Никто не знает и отвечать приходится мне. Таким образом, между мной и раввином завязывается разговор:

— Не был ли этот Hoax когда-то в Бресте? — спрашивает он.

— Был ли ребе в Бресте? — бормочу я. — Кажется, да.

— Ага! — говорит он. — Его хасид!..

Мне показалось, что он посмотрел на меня, как на паука.

И тут он обратился к присутствующим:

— У меня когда-то был ученик Hoax… Правда, голова у него была прекрасная, но его все тянуло в сторону. Я сделал ему одно предостережение, другое, собирался уже сделать третье, как он вдруг исчез… Но он ли это?

— Кто может знать?

И он начинает обрисовывать его: худой, маленький, с черной бородкой, с черными вьющимися пейсами, тихим голосом, задумчивый и т. д.

— Возможно, — говорят присутствующие, — что это он и есть — очень похож.

Я уж благодарил Бога, когда приступили к потрапезной молитве.

Но после молитвы произошло нечто такое, что мне и присниться не могло.

Брестский раввин понимается со скамейки, Отзывает меня в сторону и говорит шепотом: