Хаски и его учитель белый кот. Том III

Он и правда очень не хотел, чтобы Чу Ваньнин вспомнил хоть что-то из этой своей жизни и уж тем более, чтобы думал о том Мо Вэйюе, который стал образцовым наставником. Казалось, что пока Чу Ваньнин пребывает в этом спутанном сознании, они могут вернуться во времена совместной жизни во Дворце Ушань, и как бы сильно Чу Ваньнин ни ненавидел его, они все еще могут проводить вместе дни и ночи.

Его Учитель, его Ваньнин все еще принадлежал только ему.

Иногда Хуа Биньань посмеивался над ним:

— Сам ведь литрами пьешь свой собственный уксус. Твое сердце кислее, чем у ревнивой женушки.

Пьет уксус[268.3]?

Тасянь-Цзюнь считал, что это не так. Вот взять ту же домашнюю скотину: если она сопровождает тебя достаточно долго, то со временем у тебя появляются к ней определенные чувства, похожие на «привычку».

Только это, и ничего более!

В этот ясный солнечный день на горе Цзяо Тасянь-Цзюнь заставил Чу Ваньнина отдыхать вместе с собой в тени цветущего мандаринового дерева. Разглядывая усыпанные благоухающими белыми цветами ветви, он томно вздохнул:

— Этому дереву не хватает аромата и изящества. Если бы это была яблоня, было бы лучше.

Сознание Чу Ваньнина все еще было слегка размытым. Он продолжал верить, что сейчас находится в одном из своих затянувшихся снов, поэтому спокойно ответил ему:

— Почему даже в моем сне ты такой привередливый?

Раскинувшийся на зеленой травке Тасянь-Цзюнь перекатился так, чтобы положить голову ему на колени. Встретившись с ним взглядом, Тасянь-Цзюнь сказал:

— Обычное дело. Да, кстати, этот достопочтенный голоден. Когда вернемся, ты приготовишь для этого достопочтенного тарелку жидкой каши.

— …

— Хочу яичную[268.4] кашу с постным мясом. Яичные хлопья не должны быть плотными, каша не должна быть слишком густой, а мясо нужно лишь совсем немного припустить. Ты ведь сможешь такое приготовить? Я учил тебя этому много раз.

Учитель сначала не хотел никуда идти, однако Тасянь-Цзюнь был весьма настойчив, так что методом кнута и пряника все-таки смог добиться своего. Чу Ваньнину ничего не оставалось, кроме как проследовать за ним на кухню, которая располагалась сразу за залом для жертвоприношений.

Дрова горели в печи, рис был тщательно промыт, вода начала закипать. Тасянь-Цзюнь сидел за маленьким столиком и, подперев щеки руками, наблюдал за раздраженным Чу Ваньнином, который с потерянным видом стоял перед плитой.

К счастью, Чу Ваньнин считал, что все это сон, поэтому и не думал тратить много сил на то, чтобы попытаться идти поперек его желаний.

Что же до Тасянь-Цзюня, он знал, что этот их совместный сон, в конечном итоге, когда-нибудь будет разрушен, поэтому дорожил каждым его мгновением больше, чем когда-либо прежде.

Вода закипела, из-под деревянной крышки повеяло ароматом риса и мяса.

Тасянь-Цзюнь поменял положение, положив голову на сложенные под подбородком руки. Он чувствовал, что хотел бы многое сказать Чу Ваньнину, но при этом понимал, что любые сказанные сейчас слова будут совершенно бессмысленны и бесполезны.

В итоге он, едва шевельнув губами, с ленцой тихо позвал:

— Эй.

— А?

И что сказать?

На самом деле он и сам не знал, поэтому сымпровизировал на ходу и со всей серьезностью напомнил:

— Посолить не забудь.

— Так… уже.

— Значит попробуй на вкус, чтобы понять, досолил или нет.

— …

В черных с фиолетовым отливом зрачках Тасянь-Цзюня промелькнула легкая насмешка:

— Даже не надейся засолить этого достопочтенного до смерти, — сказав это, он встал и подошел к Чу Ваньнину сзади. Взглянув на содержимое горшка, он внезапно поднял руки и обнял со спины теплое человеческое тело.

Потеревшись лицом об ухо Чу Ваньнина, чуть опустив ресницы, Тасянь-Цзюнь сказал:

— Этот достопочтенный все еще хочет изводить[268.5]

тебя всю жизнь.

— Мо Вэйюй…

Почувствовав скованность Чу Ваньнина, Тасянь-Цзюнь обнял его еще крепче и, не удержавшись, наклонился ниже, чтобы поцеловать его в шею. Длинные ресницы императора слегка затрепетали, когда он игриво сказал:

— Ну что же ты творишь-то? Этот достопочтенный так долго учил тебя мастерству приготовления каши, а ты не желаешь даже сварить[268.6] для него тарелочку?

Чу Ваньнин был настолько поражен этой бандитской логикой, что долго не мог придумать достойный ответ. Когда же с большим трудом он подобрал достаточно жесткие слова, чтобы оспорить его утверждение, то ему не удалось издать даже звука, так как Тасянь-Цзюнь просто запечатал его губы своими.

Держа в ладонях давно утерянный, но вновь обретенный огонь, император, казалось, вновь вернулся в ту цветущую пору в мире людей.

Посреди таких будничных вещей, как рис, дрова, масло и соль[268.7], в отблесках пламени и дыму очага живой труп, чье тело давно лишилось огня жизни, без стеснения и от всей души страстно поцеловал Чу Ваньнина. Холодные, как лед, губы мертвеца слились с теплыми губами живого человека.

Его Учитель, его Ваньнин, его наложница Чу.

Никто не может отнять его у него, и никому никогда он его не отдаст.