Хеймдалль

– Мда-а-а, – протянул Сидрок, – взял на свою голову, тут не берсерков надо бояться, а вот таких вот…

– Тюленей! С топорами! ХА-ХА! – засмеялся один.

Поднялся хохот, и Хродмару захотелось умереть на месте, только бы прекратить это бесконечное унижение.

– Ну ты и остряк, Агнар!

Сидрок тяжело выдохнул и раздраженно обратился к Ингольву:

– Пойдем-ка с нами.

Ингольв, утерев кровь с лица, повиновался. Его провожали одобрительные взоры кольчужников, некоторые укоризненно и с усмешкой поглядывали на Хродмара, который, от страха чуть было лужей не пропитал штаны. То были невыносимые минуты для него, он совсем не знал куда себя деть. А отец его? Кто-то спросил его ли это сын, на что тот лишь отрицательно покачал головой.

Ингольв с ярлами направились в церквушку. Отныне храм франков превратился в место для отдыха, игрищ и переговоров. Все помещение насквозь пропахло жареной свининой. Всякая утварь, скамьи и прочее были хаотично разброшены. Сами властители восседали за длинным столом с яствами, тут же неподалеку стояли брюхатые бочки меда и пива. На краю стола ярлы играли в хнефатафл36

, оживленно переставляя костяные фигуры на оленьей шкуре, расшитой в клетку светлыми нитями. Оранжевые факелы освещали золотую гору драгоценностей в том месте, где ранее возвышался алтарь. Гисли нежно водил смычком и таинственный звук тихонько звучал в храме.

Ингольв приготовился выслушивать упреки, но вдруг Сидрок из всего этого завидного огня двергов37 вытащил малюсенькое колечко и хвалебно протянул его Ингольву в знак доблести. И Вальборг Железная кость, забыв на минуту о партии, не постеснялся выразить свое уважение волку.

– Возьми-ка и моей удачи заодно, ты хорошо дрался, – протянул ему Вальборг золотой браслет.

И его отпустили. Ингольв почувствовал себя дитятей, которому дали пряник, чтобы больше не проказничал. Но все же поблагодарив щедрых ярлов, он поспешил обратно. По пути многие воины выразили ему свое почтение, подметив, что никогда им еще не доводилось видеть собственными глазами владеющего собой эйнхерия. Хоть Ингольв и не изменил своей суровой мины, ему было приятно.

Он вернулся к Хродмару и упрекнул его в бездействии:

– И это ты называешь побратимством? Я с тобой заключил кровный договор перед богами, а ты! В следующий раз выручать тебя не буду, сам выкручивайся.

Публичный позор, укоры брата и громкие мысли очевидцев сковали все нутро кузнеца, он еле выдавил из себя:

– Я исправлюсь.

– Что-то не верится, – сказал Ингольв.

Хродмар глядел в одну точку, боясь смотреть куда-либо еще, чтобы не пересечься с чьим-либо осуждающим взором. Белоус тоже думал что-то сказать, но решил промолчать и предложил сберечь оставшиеся силы до завтра. Братья развернули спальные мешки у костра, поскольку все дома уже давно заняли дружины ярлов и конунгов. Войско таких размеров не поселишь в какой-то деревушке, как ни старайся. Тут подошел один кольчужник и, окликнув Ингольва, предложил ему переночевать в амбаре, мол, ему-то не жалко уступить место. Ульфхеднар ответил, что примет предложение, если найдется место и для брата.

– Прости за грубость, – сказал тот, – но рядом с трусом только рабам спать.

Хродмар сделал вид, что ничего не услышал и, зарывшись лицом к себе в спальный мешок, никак не мог уснуть. От стыда и внутреннего напряжения он задержал дыхание, боясь даже пошевельнуться, мышцы всего тела непроизвольно сковало, он словно окаменел. Живот ныл, лицо горело, голова гудела, хотелось плакать. И Хродмар тихонько заплакал.

***