Хемлок, или яды

«Суд заявил и заявляет, что оная д’Обре де Бренвилье надлежащим образом разыскана и осуждена за отравление своего отца - мэтра Дрё д’Обре, и двух своих братьев, оных д’Обре, гражданского наместника и советника оного Суда, а также за покушение на жизнь своей сестры - ныне покойной мадемуазель д’Обре де Бренвилье. В наказание Суд приговорил и приговаривает оную д’Обре де Бренвилье к публичному покаянию перед главным входом парижского храма, куда ее привезут на тачке, босиком, с веревкой на шее и двухфунтовым горящим факелом в руке, дабы, преклонив колена, она рекла и призналась, что по злобе, из мести и ради завладения их благами отравила своего отца, своих братьев и покусилась на жизнь своей ныне покойной сестры, в чем раскаивается и просит прощения у Господа, Короля и Правосудия. После чего ее повезут и отвезут на той же тачке на Гревскую площадь сего города, где отрубят ей главу на эшафоте, который будет возведен для этого на оной площади. Тело ее сожгут, а прах развеят по ветру, но предварительно подвергнут оную пытке обычной и чрезвычайной с целью выявления ее сообщников».

Суд также приговорил Мари-Мадлен к лишению наследства отца, братьев и сестры, начиная с момента совершения преступлений, и к конфискации всего имущества, за вычетом 4000 ливров, подлежащих уплате в королевскую казну, 5000 ливров парламентской часовне за служение панихид по ее отцу, братьям и сестре, юооо ливров компенсации вдове господина д’Обре - мадам де Вилларсо, и всех судебных издержек, связанных с процессом самой маркизы и с процессом Булыги.

Она смотрела на все это, будто сквозь пелену. Мари-Мадлен решила, что ослышалась, недопоняла. Все произошло слишком быстро: ее настолько потрясло упоминание тачки, что с этого места она перестала слушать приговор, а затем попросила зачитать его еще раз, не в силах поверить. Она ожидала пыток и смерти, но как-то не думала о публичном покаянии и заключительной казни на костре. Да и смерти она вовсе не ждала! Напротив, надеялась на помилование, на какое-то чудо, готовилась к любым неожиданностям. Ей хотелось выйти, наконец, на свободу... Мари-Мадлен не могла смириться с мыслью о пылающем костре. Ей хотелось постепенно исчезнуть в земле, раствориться в растительных соках, затеряться в их ароматах - как в детстве, когда она валялась в огороде. Хотелось возродиться в кервеле и огуречнике, казацком можжевельнике и руте, червях и жуках-скакунах. Плиний пишет, что в огне не горят только зубы: «Dentes autem tantum invicti sunt ignibus, nec cremantur cum reliquo corpore»

. Она хорошо это помнила. Мари-Мадлен молча и неподвижно стояла рядом с незнакомкой - незримой цикутой.

Приблизился палач: она без единого слова смерила его взглядом и, заметив веревку, протянула руки, чтобы их связали. Шаги человека странно звучали на каменных плитах, и Мари-Мадлен отправилась вслед за ним по лабиринту коридоров, где никогда прежде не бывала. Она едва понимала, куда ее ведут.

Все стало совершенно ясно, как только она вошла в камеру пыток. Тесное помещение тянулось вглубь нескончаемым коридором, терялось в бесконечности мостками из сновидения - конец так далеко, что не добраться, и отовсюду грозным эхом отзывались голоса. Мари-Мадлен вспомнила, что под пытками раскололась даже Беатриче Ченчи - в этом были согласны все авторы. Тут же пришли в движение цепи, к'oзлы, матрас в отвратительных пятнах, брошенный перед пылавшим очагом, лебедки, крюки и подручный палача с заячьей губой. Со всех сторон лилась вода, пол затапливало.

—

Меня хотят утопить? - заметив пять больших чайников, спросила маркиза. - Неужели они думают, что я все это выпью - с моей-то комплекцией?..

Затем она обратилась к двум судьям:

—Это ни к чему, господа, я все расскажу и без пытки. Я вовсе не утверждаю, что вправе ее избежать, ведь она предусмотрена приговором, и вовсе не жду пощады, а просто хочу признаться во всем заранее.

Мари-Мадлен четко и подробно описала все свои преступления. Что касается ядовитых веществ, ей известно только о мышьяке, зеленом купоросе и жабьем яде, причем самый сильный из них - жидкий мышьяк. Единственное противоядие - молоко, которым она пользовалась сама, когда ее отравил Сент-Круа. Маркиза также заявила, что, помимо Сент-Круа и лакеев, у нее не было никаких сообщников.