«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994

Иона все надеется, что это вернется. Шевеление в темени, где за ставней заросшего родничка — третье око. Окаменевшие в последнем объятии восстанут ли из пепла? Вернется ли к нему фантеллизм?

— Друг, ты меня извини за вопрос, но как же получается? — натыкается на них ханыга-турист, который напялил кепку Первому из Вождей.

— Получается что? — радуется Иона случайной встрече.

— Вроде ты свой, а в то же время? — мнется турист, не доводя до точки.

— На свободе, мол? — подталкивает Иона.

— Ну да. Вроде свободный и при барышне иностранной, а одновременно — наш и блестишь слезой, — выдает малый, потупясь. — Как бы рад положению вещей, а тоскуешь. Или вру?

— Верно схватил, друг. Положению своему рад. Но тоскую. Как там у вас? — спрашивает Иона, косясь на Ники, которая выколупывает осколок черепицы из древней грядки.

— Как было, так и есть. И жрать нечего. Вот придумали Вожди: пускают нас туристами шастать по свету. Вроде отхожих промыслов, как прежде пускали крепостных в города. Чтобы месяц шастали и тащили обратно, что нахапаем. Вождям треть, налоги на дороги — треть и себе в клеть — треть, — вздыхает который напялил.

— Каким Вождям? Вожди вместе со мной — Сиганули Вожди на Корабле. Или не так, парень? — удивляется Иона.

— Сиганули. Да корень подлый остался. Новые Вожди завелись. Замок отстроили заново. И повылезали поганки на гнилом пне, — поясняет малый. И шепчет Ионе: — Ты советом помоги мне, друг любезный, советом. Может, не возвращаться вовсе?

— Иона, мне скучно, — капризничает Ники, покончив с древнеримской черепицей, которую прячет в сумку.

— Видишь, парень, моей барышне скучно. На минуту я ее оставил — и заскучала. Потому что здесь заграница для нее. А ты и вовсе от тоски пропадешь.

В отеле «Неаполь» рыдает Ники. Ревет в подушку. Иона успокаивает ее, как маленькую:

— Почему ты плачешь, девочка? Что случилось?

Она поворачивается к нему:

— Потому что ты меня не любишь, Иона. Не любишь и не можешь развеселить. Я-то, дура, поверила. Вообразила, что ты влюблен и все сможешь.

— Я и вправду влюблен, Ники. И постараюсь.

— Не верю! Не верю я тебе, Иона. Ты как услышал язык этих людей, про все на свете забыл. И про меня в том числе. Ты только делаешь вид, Иона.

— Но я влюблен в тебя, Ники! Влюблен! И я уверен, что ты победишь. Станешь мисс Нью-Ингланд.

— Почему же забыл про меня, когда с тем типом разговаривал?

— Я не забыл, Ники. Я немного забылся. Понимаешь, вспомнил я всех Наших — ну то есть мою прежнюю компаньицу. Хануриками я их называл. Слово такое непереводимое. Вроде забавных людишек, которые никому в руки не даются, но сами ничего путного не добиваются. Потянуло. Затосковал я. А теперь прошло. Все о-кей! — понимаешь? — он горько улыбается.

— Понимаю, Иона. С моим отцом такое случалось. Теперь прошло. Дети. Кофейня. Все забывается, Иона.

— Ты умная, Ники. Ты умная и добрая, Ники, — он целует ее в щеку.

— Я не знаю, какая. Но знаю, что хорошо к тебе отношусь. Не хочу, чтобы тебе было плохо, — Ники гладит Иону по рыжеватой щетине.

— Плохо? Откуда мне может быть плохо, Ники? Все плохое осталось там, — он показывает куда-то за Помпеи, за Везувий, за моря и горы. Он показывает и хочет сказать, добавить: все самое плохое и самое хорошее осталось там, за горами-морями.

— Может быть, Иона, мне все это кажется потому, что не нравится мне тот тип с кепкой, которую он напяливал. Все-таки памятник. Хорошо ли над мертвым?

— Это все так. Ты права, Ники. Но пойми, люди в стране Великого Пространства озлоблены. Они озлоблены, потому что вечно голодны и угнетены.

— И что же, если угнетены и голодны, то надо злиться на весь свет?

⠀⠀ ⠀⠀

За неделю в лаборатории — тысяча перемен. Неосязаемых. Перемен, которые невозможно обозначить словами. Витающих в воздухе и тревожащих.

Магнус большую часть времени проводит взаперти. Колдует над компьютером. Брок на это цедит сквозь зубы: «Наши денежки пересчитывает, ослиная задница». Цедит сквозь зубы и ждет, когда Иона подхватит.

Стаф предпочитает торчать в химической комнате. Под вытяжным колпаком у него дым коромыслом. И тут же с пробирками мчится к своей культуре нервных клеток. Стаф гоняет записи, сделанные Ионой вместе с Молли. Мудрец этот Магнус! Когда же Иона заговаривает о записях, да к тому же пытается экстраполировать уровни гормонов, Стаф корчит свирепую рожу. В лаборатории это называется «сделать сарацина».

Не лучше и с Молли. Вернее, Молли похорошел и вроде бы округлился. Так что в третьем лице стало трудно называеть его «он Молли». Просилось «она Молли». «Он» или «она», Молли сторонится Ионы. Вроде бы разыгрывает обиду. Или изображает. Самые же разительные перемены случились с Рив. Она побледнела. Осунулась. И практически вышла из экспериментов по феромонам. За ней оставались рецепторы кожи. Но сама Рив перестала включаться в опыты Ионы в качестве тест-объекта эмоций.

Было над чем подумать. Магнус предпочитает не входить в объяснения. Дня через три после возвращения Ионы Брок зазвал его на ленч в соседний паб. Что необычно для Брока, который крайне экономен. Иона — пиво «Мичелоб». Брок — пиво «Миллер».